Анну Петровну зачислили преподавательницей в заводскую школу грамоты. Она никогда прежде не работала учительницей и боялась, что не справится, но здесь, на площадке, сама атмосфера была насыщена верой, что для людей нет непреодолимых препятствий. После нескольких методических бесед с заведующим школой Анна Петровна смело и уверенно повела работу.

Начать пришлось с обхода рабочих общежитий, требовалось поговорить с каждым, расспросить, где учился, определить, в какую группу подходит. Когда случалось, что опрашиваемый ею парень уже успел окончить семилетку или рабфак, она смущалась.

— Простите... Я должна к каждому подойти... чтоб не пропустить неграмотного или малограмотного.

— Ничего! Мы не обижаемся! — отвечали ей в таких случаях.

Но когда попадались малограмотные, она обстоятельно с ними говорила, разъясняла, что даст им школа, как ведутся занятия, разузнавала, в какие часы удобнее всего будет им приходить на учебу.

Обходя общежитие рабочих доменного цеха, она нашла Фросю Оксамитную, в рабочем городке отыскала Сановая, пожилых алтайских и русских рабочих. Можно было организовать группу.

Особенно заинтересовал ее Сановай. Хорошее материнское чувство вызывал в ней этот мальчик, его страстное желание учиться, и она предложила ему заниматься с ней не только в школьные часы. Сановай согласился. Он также, видимо, почувствовал к Анне Петровне расположение и с каждым занятием все более привязывался к учительнице.

— Ну как успехи моего сына, Анна Петровна? — спросил однажды Гребенников, повстречав ее на площадке.

Анна Петровна смешалась.

— Я не знаю... о ком вы спрашиваете.

— Сановай — мой приемный сын.

Она посмотрела на начальника хорошим взглядом, в котором он прочел понимание его чувств. И это ему было почему-то приятно.

— Сановай хороший мальчик... старательный... И я уверена, что он быстро будет расти.

Несмотря на то, что школа уже вела работу и об этом все знали на площадке, кое-кто из малограмотных все же уклонялся от учебы. Поэтому завком решил провести тщательную проверку. Во все общежития и по цехам пошли учителя.

— Дмитрий, а я к тебе! — сказала Анна Петровна, довольная тем, что для обследования участка мартеновского цеха была назначена она. Митю Шаха она встретила внизу, перед лестничкой на площадку печей.

— Ко мне? Что случилось, Анна? — спросил он с тревогой.

— Нас всех разослали по цехам, по общежитиям. Уточняем списки отдела кадров. Регистрируем контингент...

— Ах, вот оно что! А я забеспокоился. — Митя вдруг улыбнулся. — Но боже мой, какие слова: уточняем... регистрируем... контингент!..

— И нечего смеяться! Где твой профорг?

Митя смотрел на Анну Петровну и продолжал улыбаться. На ней была дорогая котиковая шубка, — единственная дорогая вещь, с которой она не могла расстаться, когда уходила от Штрикера, — а на ногах — простые сибирские катанки. Это сочетание ему казалось забавным, хотя все на площадке зимой ходили в валенках.

— Что смотришь? — она улыбнулась в ответ.

— Ты словно кот в сапогах!.. — «Какая ты близкая... хорошая», — сказал он мысленно, смотря на ее красивое лицо.

— Так у тебя, Дмитрий, нет в цехе малограмотных? — спросила она.

Шах позвал профорга. На мартеновском участке профоргом работала Таня Щукина, перешедшая еще в прошлом году со стройки соцгорода на заводскую площадку.

— Как у нас, товарищ Щукина, насчет неграмотных и малограмотных? — обратился к ней Митя.

— Цехком дал задание. Я проверяла. Есть четверо малограмотных. — Она поглядела на Анну Петровну. — А вы что, может, учительница?

— Учительница.

— Ну так пойдемте ко мне в конторку, я их вызову.

— В рабочее время? — деланно строгим тоном сказал Митя. — И при начальнике участка?

— Вызывать не надо, — заметила Анна Петровна. — Вы дайте мне список, укажите, где кто живет. Я пойду к ним сама на дом. Идемте вместе, проверим списки. Ты когда будешь дома? — спросила Анна Петровна Митю уходя.

— Не знаю, родненькая. Постараюсь не задерживаться.

— Это ваш муж? — полюбопытствовала Таня, когда они шли по площадке мартеновского цеха.

Здесь всюду были люди — на высоких фермах, под самой крышей, на подкрановых балках, и возле печей, и у будки контрольно-измерительных приборов.

Анна Петровна остановилась.

— Вот какую работу провернули! — с гордостью сказала Таня. — Огнеупорные на двух печах закончены. Сейчас идут металломонтажные, электромонтажные, кончаем вот проводить газовые трубы, — она показала на огромного диаметра трубы, которые проходили через весь завод. — Сейчас устанавливают в разливочном пролете кран. И здесь тоже кран ставят.

На площадке все было в движении и наполнено особыми звуками, которые живут лишь на строительстве.

— Может, хотите посмотреть на печь? — спросила Таня. И, уверенная, что учительница хочет, первая пошла по доске, положенной на край завалочного окна печки.

Вслед за Таней пошла и Анна Петровна, осторожно подобрав края своей шубки.

Внутри печи было темно. Таня зажгла смоляной факел, и перед глазами Анны Петровны предстала небольшая камера со ступеньками, выложенными амфитеатром.

— Совсем как стадион! — воскликнула она.

Таня посмотрела вокруг, на возвышавшиеся по краям ступеньки, и, как бы проверяя слова Анны Петровны, воскликнула:

— А в самом деле — стадион! Вы знаете, — сказала Таня, — я люблю сюда забираться... Хоть на несколько минут. Ведь подумайте: это мартеновская печь... Сейчас мы стоим в печи... А вот через несколько месяцев здесь будет бушевать пламя... будет кипеть паль... Это интересно, правда?

— Очень интересно! — воскликнула Анна Петровна, поняв мысль Тани.

Осмотрев печь, они выбрались снова на площадку. Рабочие выкладывали клинкерный пол, и надо было пройти так, чтобы им не помешать. Транспортники вели железнодорожный путь для подвозки к печам металлического лома, чугунных чушек, заправочного материала. Все время Анну Петровну ослеплял голубой свет вольтовой дуги. Откуда-то сверху сыпались крупные желтые искры и раздавалось потрескивание, словно от свечи с замоченным фитилем. В воздухе стоял особенный запах, который Анна Петровна ни с чем не могла сравнить.

— Как все это ново для меня... — сказала она, показывая вокруг. — Я совсем не знаю заводской жизни... Как это интересно... и как трудно все это знать...

— Товарищ Шах — ваш муж? — спросила Таня, вспомнив, что Анна Петровна на вопрос ее не ответила.

— Муж.

— Хороший инженер, хотя и молодой. И человек хороший...

— Приятно слышать, — ответила Анна Петровна, всегда радовавшаяся, когда Митю или его участок хвалили в газете или на собраниях.

— Ну вот и мой кабинет! — шутя сказала Таня, заходя с Анной Петровной в крохотную конторку, пристроенную временно возле какой-то будки.

С наступлением холодов наружные работы немного свернулись, стало больше свободного времени, завком организовал разные кружки — драматический, народных инструментов, кройки и шитья. Вечером в большой комнате красного уголка доменного цеха бывало очень светло. В углу горела железная печь. Рабочие приходили почитать газету, поиграть в шашки и домино. В красном уголке работала школа грамоты.

Фрося бойко читала букварь Мучника: «На заводах машины. Мы у машин. Хороши наши машины».

С этой группой занималась Анна Петровна. Девушки доменного цеха посменно собирались в школу, и пока рабочие читали в сторонке газеты, ликбезники занимались за длинным столом, придвинутым к окнам.

Борис Волощук приходил в красный уголок, садился за соседний стол с газетой или журналом, поглядывал на девушек и слушал, как они занимались.

Он думал, что грамотность приходила к ним по мере того, как букварь-«мученик» превращался в Мучника и все меньше и меньше обтирали девушки пот со своих лиц. Занятия начинались в шесть часов вечера и заканчивались в восемь пятнадцать. Волощук знал, что к концу занятий в красный уголок обязательно придет Ванюшков. На работе Ванюшков, желая быть справедливым, покрикивал на всех одинаково. Если бывало Фрося не справлялась с подноской кирпича, Ванюшков кричал: