— Эк тебя извело! — сказал он однажды другу.
Борис сощурил глаза и притворно спокойным голосом спросил:
— Ну, что нового? Как у тебя на мартене?
Митя принимал вызов и начинал говорить о делах своего цеха. Мартеновцы шли на стройке впереди.
— А у меня, Борька, радость... Приехала Анна Петровна! — сказал однажды Шах.
— Какая Анна Петровна?
Митя смутился.
— Ну, Анна Петровна... Помнишь, я тебе рассказывал? Ты знаешь... Бывшая жена Штрикера...
Борис помолчал.
— Что же вы будете делать?
— Как что? Мы счастливы! Я говорил с Журбой. Он посоветовал Анне Петровне взять группу в заводской школе для малограмотных. Анна Петровна уже работает. И я хочу, чтобы ты познакомился с ней. Какая она хорошая... Я счастлив... так счастлив!..
— А я все люблю Надежду. Какое-то безумие... — тихо сказал Борис, словно боясь, что их могут услышать. — Если бы ты знал... Я даже как-то и не представлял, что нас что-либо разлучит. И вот... Разве я... вправе удержать подле себя другого, если тот остыл, хотя у нас ничего не было, кроме дружбы.
Митя выслушивал, а думал о себе.
— Надя хорошая... За нее жизнь отдашь... — слышалось Мите.
Да... Меланхолия не покидала, как Борис ни боролся с ней. Она привела его однажды к Наде в комнату. Кажется, впервые он не справился с собой...
Надя не удивилась. Это было поздно вечером, за окном светил фонарь; первые снежинки падали, точно цвет вишен под ветерком. Наде хотелось сказать что-то утешающее. Они сели у окна, и Борис не отрывал глаз от прозрачных хрупких снежинок, пересекавших луч фонаря.
Она наклонилась, смотрела на кружевные снежинки, падавшие чаще и чаще.
Так ничего он и не сказал ей в тот вечер, потому что оба понимали друг друга без слов и не могли ничем помочь друг другу. Без слов проводила его до выхода. Борис сделал несколько шагов и остановился. Остановилась Надя.
— Иди... Не надо так... — сказала она. — И никто из нас не виноват... — И пошла по длинному коридору к себе в комнату. А он стоял и слушал ее шаги.
Иногда Женя Столярова говорила ему о Наде; получалось это у нее особенно задушевно и просто. Он жадно слушал, не пропуская ни слова и ища чего-либо, что могло бы перебросить мост к прошлому.
В сущности, все было ясно и так. К прошлому не было возврата.
Жизнь бежала с каждым днем быстрей и быстрей, открывая дали, в которых таилось столько неизведанного.
Медленное выздоровление началось, в сущности, после того посещения Надежды. Одна жизнь кончилась.
Начиналась вторая.
Ему нравилось, как рыжеволосая, насмешливая Фрося подносила кирпичи, нравилось, как нагибалась стройная, тонкая, гибкая, как шла, улыбаясь подругам. От ее фигурки веяло чистотой, и можно было подолгу смотреть на нее, испытывая спокойную, светлую радость.
— Не тяжело, Фрося? — спросил он ее однажды. Она удивилась, что ее знают по имени, что ее приметили.
— И больше могу!
— Сильная такая?
— Сильная!
— Ты и любишь так?
Фрося покраснела.
Он знал, что Фрося встречалась с Ванюшковым, знал, где жила она, в какие часы работала. «Первый «звездочет» заслонил для нее мир... К сожалению, я не «звездочет...» — думал он.
Он замечал, как на Фросю засматривались другие, и больше всего Яша Яковкин, но никто для нее не существовал.
— А скажи, за инженера пошла бы замуж? — спросил он однажды, когда они ближе познакомились.
— Кого полюблю, за того и выйду!
«Какая она... — думал он, краснея за свою невольную грубость. — Да, радость порой так же ослепляет, как и печаль!»
Фрося относила кирпичи и возвращалась накладывать новую партию. Борис шел за ней и помогал накладывать.
— А вот этого не надо вам! — голос Фроси прозвучал сухо.
— Почему?
— И так говорят, что заглядываетесь на меня! Зачем это?
— Ванюшков запретил?
— Сама запретила. И не надо вам ходить за мной. Ни к чему!
Борис ушел.
На участке работало много девушек и парней, можно было поговорить с кем хочешь.
— Ну как, доволен своей работой? — спросил он Сироченко, проходившего мимо.
Парень обвешан был шлангом от автогенного резака, в руке держал щиток; весь вид говорил о том, что парню очень нравится ходить в доспехах автогенщика. Это был тот самый «симулянт», о котором рассказывал ему Журба, поручив постоянное за ним наблюдение.
— Доволен! Спасибо товарищу Журбе и вам. Поработаю, приобрету опыт, перейду к отцу. Буду автогенщиком-верхолазом!
— Ишь, куда метишь!
— А что?
— Высокая профессия во всех смыслах! Не тянет больше на алкоголь?
Парень покраснел.
— Было, и говорить не надо.
— Правильно! Работай. Автогенщик-верхолаз — интересная специальность. Устрою тебя обязательно. Пора в вечернюю школу поступать. Автогенщик должен иметь хорошее образование.
— И про это думаю.
Сироченко был уверен в себе и, что ни делал, любил представить так, точно от него самого все буквально зависело, а остальные только с ним соглашались.
Но сколько бы Борис ни ходил по участку, снова тянуло туда, где работала Фрося.
— Не устала? — спрашивал он в средине дня.
— Старухи устают. А мне чего уставать?
— Вот подучишься в своей школе, научу тебя работать на вагоне-весах. Хочешь работать на вагоне-весах? У нас, в доменном?
Девушка смотрела на инженера и ждала объяснений. Училась она в заводской школе для малограмотных, первой среди своей партии вербованных поступила, очень жадной была до знаний ко всему, что говорили в школе и чего не знала.
Борис объяснял, что такое вагон-весы, объяснял как можно более ясно, радуясь, что может что-то передать девушке от себя, а она слушала внимательно, и он думал, что только так вот, серьезным разговором, он пробудит у нее интерес к себе.
5
Решение Анны Петровны приехать на строительство пришло к ней после большого раздумья. Несмотря на то, что она верила в глубокое чувство, связывавшее их обоих, она ни на минуту не забывала, что они все-таки мало были вместе, недостаточно глубоко знали друг друга. Сближение их происходило скорее заочно, по письмам, и, разделенные расстоянием и временем, они легко могли поддаться обаянию вымышленного образа. Ко всему присоединялось и чисто женское: Анна была на несколько лет старше...
Но, несмотря на все эти опасения, ее поддерживало крепнущее сознание того, что после ухода от Штрикера жизнь ее, независимо от личного счастья, уже пошла по другому пути и что на этом новом пути она, главное, должна видеть не столько в интимном своем счастье, сколько в приобщении к тому большому, чем жили люди.
«Если даже у нас с Митей ничего и не получится, все равно останусь на площадке, буду работать, и жизнь моя пойдет так, как я давно хотела», — думала Анна Петровна.
Митя встретил Анну горячо, ее опасения исчезли. Он показался ей именно тем человеком, с которым она пройдет дорогу до конца, находя и в личных его качествах и в его работе все, чего ей так долго недоставало. И за все это была ему благодарна.
Еще работая в библиотеке института, после ухода от Штрикера, Анна ощутила свежий ветер жизни. Но хотелось гораздо большего, хотелось уехать куда-нибудь далеко, на те новостройки, о которых всегда восторженно говорили студенты, готовясь на производственную практику или на постоянную работу.
И вот она в тайге... среди новых людей. За тысячи километров от Днепропетровска. Она на площадке. С любимым человеком. Все здесь кажется ей ново, необыкновенно.
Она обходила строительные участки, внимательно приглядывалась к людям, ко всему, что открывалось ей, ходила по городу, такому необычному в ее глазах, выросшему среди вековых деревьев тайги. И ей с первого же дня захотелось быть в этом трудовом коллективе, почувствовать на себе ответственность за общее дело, работать много, чтобы испытывать физическую усталость, после которой и сон крепок, и пробуждение радостно.
