Сейчас они разъединены не только расстоянием в четыре тысячи километров, но и работой. Это расхождение началось не сегодня и не вчера. Началось в дни поисков и неудач: разве не так всегда начинаются расхождения?..

«Да, Лазарь Соломонович, вы рыцарски благородно дошли со стариком рука об руку до кульминационной точки, делая все, чтобы институту предоставили возможность построить экспериментальную печь. А дальше пошли своей дорогой. Так и надо. Наука не может останавливаться на кульминации, потому что никакой кульминации в науке нет!»

Недели за две до отъезда из Москвы он, директор научно-исследовательского института металлов, собственноручно подписал приказ о создании группы инженеров-исследователей, которой поручалось заняться проблемой получения железо-ванадиевого концентрата, освобожденного от титана. Это предельно облегчило бы условия выплавки ванадистого чугуна. Задача попутно разрешала бы другой, не менее важный, вопрос: получения ценных титановых концентратов, необходимых промышленности.

В добрый час!

Сейчас он вспомнил все это, не испытывая огорчения, которое было in statu nascendi — в момент рождения, там, в Москве. Он не из глухих и слепых! Была гордость от сознания, что воспитал талантливых учеников, смелых исследователей и что они пошли вперед уверенно и добьются успеха.

«Вижу, вижу, дорогие друзья, что могут дать ваши работы, но стране нужен металл сейчас, а не завтра, нужен в огромных количествах, и мы, металлурги, экспериментируя, не имеем права забывать о насущных хозяйственных потребностях страны. И пока вы будете искать, я постараюсь дать все, что могу. А затем и вы включитесь. Так, помогая друг другу, взбираются на вершину горы альпинисты».

«Тайгастрой!..»

Несколько минут назад это слово произнесла Надежда Степановна. «Какой у нее хороший голос. Кажется, что это слово исходит у нее из глубины души и поэтому приобретает особое значение».

Сейчас Тайгастрой стал для него всем. Тысячи людей на рабочей площадке прямо или косвенно были заняты решением его проблемы. Она перешагнула из институтских стен, освободив исследователям место и время для работ над другими задачами, не менее важными, имеющими большое будущее. Строительство таежного комбината, одного из самых крупных в стране, вошло в число государственных заданий первостепенной важности. Вот когда по-настоящему возросла ответственность науки перед обществом, ученого перед пародом! И вот когда судьбе стало угодно назначить ему, старому доменщику, публичный государственный экзамен!

Наука и производство...

«Но не об органическом ли слиянии их мечтал я всю свою сознательную жизнь? И не об этом ли, в сущности, говорила устами товарища Сталина партия, говорило молодое государство, когда предъявлялся счет Академии наук? Наука и производство...»

Бунчужный прошел в комнату, зажег лампу и сел к столу. Среди горки специальных справочников он отыскал книгу, приобретенную незадолго перед отъездом. Книга привлекла его внимание заглавием: «Как закалялась сталь». «Странно, — подумал тогда профессор, — заглавие металлургическое, но выражено явно не профессионально, металлург сказал бы динамичнее: «Закалка стали или отпуск стали». Автор Н. Островский. Среди металлургов он такого не знал...

Подложив за спину подушку, профессор стал читать.

Книга захватила с первой страницы, и когда кто-то постучал в дверь, Бунчужный не сразу услышал.

— Вижу в окне свет, решил проведать.

Гребенников прошел к столу и, не ожидая приглашения, сел. Было видно, что он устал. Бунчужный снял очки.

— Спасибо, рад видеть у себя. Увлекся вот... Какая книга!..

Гребенников посмотрел на обложку.

— Да, это человеческая книга! Высокочеловеческая книга!

— Я еще мало прочел, но с первых страниц чувствую, что страстная рука водила пером. Откуда вы, Петр Александрович?

— Со станции. Прибыло из Днепропетровска оборудование для кауперов.

— Прибыло?

Бунчужный поднялся. Подушка упала на пол, Гребенников поднял.

— На все наши каупера! Как заказывали! — добавил Гребенников.

— Чудесно! Просто чудесно!

Это оборудование они ждали со дня на день, беспокоясь, что огнеупорная кладка вот-вот кончится, а приступать к оборудованию сразу не удастся.

— Теперь я спокоен! — сказал Бунчужный. — Вы знаете результаты работы второй смены на комсомольском каупере? — спросил он Гребенникова.

— Знаю, Знаю, Федор Федорович. Смена Яши Яковкина дала четыре и три четверти!

— Боже мой... Мне трудно говорить об этом спокойно. Неужели только возрастом можно объяснить то, что я так остро стал здесь воспринимать каждый порыв молодежи, каждую нашу удачу на стройке?

— Нет! Да и какой это там у вас возраст! Пятьдесят пять?

— Пятьдесят пять.

— Ну, и мне под пятьдесят! Я сегодня беседовал с молодежью, беседовал со стариками. У всех на устах: профессорская домна... профессорские каупера... ванадий...

— Да, ванадий... Я сам слышал сегодня... Им кажется, что ванадий — это богатырь.

— Я уверен, что к Первому мая тысяча девятьсот тридцать второго года печь ваша пойдет! Значит, пойдут и другие печи! За последнее время, Федор Федорович, площадка заметно оживилась.

— Дай боже! Я не видел, чтобы так дружно работал многотысячный коллектив. Как хорошо работают на мартене, на строительстве прокатных цехов! Только откровенно скажу вам: пугает коксохим. Какое-то беспризорное предприятие...

— Нагоним! Коксохим меня пугает меньше всего. Ну, спите спокойно! Спите, дорогой мой!

О победе комсомольцев второго каупера стало известно на следующий день всему строительству.

«Кто догонит комсомольцев-огнеупорщиков второго профессорского каупера?» — читали рабочие; полотнища и транспаранты висели в доменном цехе на лесах печей, на эстакаде, на воздуходувке.

— Подумаешь, цацы! — говорили в других бригадах огнеупорщиков. — А мы не давали по четыре с половиной? И без крика!

Звеньевых Смурыгина и Василия Белкина задело за живое: черноусый Яша Яковкин обогнал их. Каждый провел беседу в своем звене.

— Вот тебе и Яшка-таракашка!

Через день Смурыгин дал четыре с половиной ряда, а в раннюю смену Василий Белкин выскочил на пять.

Фанерную доску, на которой записывали результаты соревнования, сменили по требованию звена Яши Яковкина на новую; ее выкрасили, расчертили, разлиновали.

— Думаешь, поможет? — шутили белкинцы.

Сам Белкин, потеряв степенность, носился с газетой, в которой сообщалось о работе его звена, и читал каждому, с кем встречался.

— Смеется последний! — не сдавался Яша Яковкин. — Мы еще скажем свое слово!

— Да уж вы его сказали!

— В среднем мы даем сейчас по пол-листа. У нас впереди пятнадцать дней, а выложить надо десять листов. Нехватает пяти дней. Откуда их взять? — не то спрашивал, не то советовался с Надеждой Коханец бригадир Ванюшков, очень довольный тем, что бригада его отличилась на строительстве и что он — молодой огнеупорщик — поставил «фитили» старикам.

— Подумаю. А пока, Ванюшков, смотри, чтоб ребята ни в чем не нуждались. Если чего там у вас не хватает в быту, скажи. Я обращусь в партийный комитет и лично к товарищу Гребенникову.

Вечером Гребенников вместе с Роликовым и Женей обходил доменный цех.

— Товарищи, вы о сроках помните? Как с профессорским каупером? — спросил Гребенников начальника цеха.

— О сроках-то мы помним, а вот комсомольцы насадку поломали сегодня. Полдня — к черту!

На лице Роликова можно прочесть: «Я же вас предупреждал!..»

— Так сами же и выправили! — заступилась за ребят Женя Столярова.

— Значит, пройденный этап, — спокойно ответил Гребенников. — Скажите лучше, что вы решили предпринять, чтобы вместо пол-листа, который молодежь у вас выкладывает, они могли дать по три четверти?

— Они и пол-листа с трудом выкладывают. Работают рывками, без ритма. Уменья нет. Не знаю, три четверти никак не дадут, — ответил Роликов.