— Я не с вами! — огрызается Надя. — И нечего в чужой разговор вмешиваться. — Митя, ты слышишь? Я думаю, что когда мы еще немного обстроимся, то каждому советскому гражданину скажут: поезжай пожалуйста, посмотри, как живут люди, что сделано за годы советской власти. А вообще, было б очень хорошо, чтоб при окончании средней школы группа совершала поездку по республике, а по окончании вуза — по Советскому Союзу. Это как бы аттестат на полноту впечатлений. Как вы думаете, ребята, это будет?

— Обязательно будет! — поддерживают ее строители.

— Я бы с удовольствием зазимовал где-нибудь за Полярным кругом, — говорит один из них. — Наши днепропетровцы шефствуют над диксоновцами. Обязательно постараюсь устроиться хоть на одну зимовку!

«Да, зазимовать было бы великолепно...» — думает каждый.

— Вообще, товарищи, так жить хочется, что я готова, как амеба, разделиться пополам и еще раз пополам! — говорит Надя. Она чувствует, что фраза глупа, смешна, но в то же время верно выражает теперешнее ее состояние.

— У нас, конечно, все возможности делать жизнь лучше и лучше. И это мы видим на самих себе с каждым днем все ясней, — говорит Митя Шах. — Но откуда все-таки у нашего народа такое высокое сознание своей исторической роли? Ведь нельзя отрицать, что у наших людей разный уровень, различные условия жизни, у нас есть остатки разбитых классов, они сопротивляются и будут сопротивляться. Есть трудности роста.

— Высокая материя, — иронически замечают строители, рассматривая Надю и Митю.

— Мне кажется, это объясняется тем, — говорит Надя, — что наши недостатки не вытекают из существа нашего строя. Наши недостатки кажутся народу по сравнению с тем, что он приобрел, незначительными. Народ стал у государственного руля. Принимая участие в управлении государством, сам же устраняет то, что мешает нам жить.

Разговор становится общим.

— Я думаю сейчас над тем, насколько возросла роль советского инженера. Ведь мы должны быть не только хорошими специалистами — техническими исполнителями великих планов производства, но и творцами новых форм производства, новых форм организации труда, агитаторами, вожаками масс. Пятилетний план чужими руками не построишь! — замечает строитель с черными бачками.

— Недаром товарищ Сталин сказал, что у рабочего класса должна быть своя техническая интеллигенция! — отвечает ему Надя.

— А между тем мы не совсем подготовлены к своей высокой роли инженеров! — сказал Митя Шах. — Так мне кажется.

От соседнего столика студенты перебираются к столу, где сидят Надежда и Митя.

Не подготовлены к своей высокой роли?

Это задело всех. Заговорили о том, что между учебой и тем, что надо знать производственнику, существует разрыв. В то время как значительная часть академических часов отводилась вопросам, имевшим скорее общее теоретическое значение, многое, что обязаны были знать инженеры, ускользало от внимания их. Лабораторное оборудование не соответствовало заводской аппаратуре, знания давались «в общем и целом». Номенклатура теоретических дисциплин далеко не отличалась совершенством. На «мелочи», «практическую рецептуру», на более близкое знакомство с настоящим, а не книжным заводом и на более глубокое теоретическое изучение производства в институтах не считали нужным отвести достаточного количества часов и поставить будущего инженера крепко на ноги еще в стенах учебного заведения.

Еще на последнем курсе студенты заявляли в своих институтских газетах и на заседаниях, что некоторые профессора продолжали стоять на старых позициях. Знание производства у этой части профессуры было весьма поверхностным, к тому же оно устарело. Тем, кто до поступления в институт не работал на заводе, приходилось туго. На производстве многое делалось не так, как об этом говорилось в аудитории. И приходилось вооружаться самостоятельно. Выпускники жаловались на свою узкую специальность, на недостаточное знание смежных производственных процессов, пожалуй, и на недостаточное знание математики.

— Все-таки надо готовить инженеров с более широким техническим горизонтом! — заявил Митя Шах. — При нехватке специалистов это особенно важно.

— Товарищи, — перебивает их дежурный, — кончайте дискуссию, идите в зал!

Студенты умолкают.

— Там жарко.

— Ничего, идите, пожалуйста!

Снова в ложе.

— Вот... в пятом ряду... шестое место... бывшая жена бывшего профессора Штрикера, — шепчет кто-то в соседней ложе.

— Говорят, бросила его... только его посадили...

Анна Петровна, словно чувствуя, что о ней говорят, оборачивается. Митя Шах краснеет.

«Как она хороша», — думает Митя. Он знал, что Анна Петровна ушла от Штрикера, переехала на другую квартиру; встречам в окне наступил конец. Она работала в библиотеке института. Он несколько раз видел ее в коридоре института, видел в библиотеке, но никто из них не сделал первого шага для знакомства.

Официальная часть закончена. Перерыв.

Перед началом концерта доцент Корнилов подошел к Мите, взял его за руку и сказал:

— Я вас ищу. Вас желает видеть одна дама.

— Кто она?

— Сейчас узнаете...

В этот вечер, перед поднятием занавеса, окаймленного снизу светом рамповых ламп, состоялось, наконец, знакомство.

Зачем? Митя сам не знал. Но этого сейчас хотела Анна Петровна.

Концерт окончен. Студенты выходят на лестницу. В дверях — ночь. Горят фонари. Лунно. Пахнет раскрывшимися матиолами. Над заводом имени Петровского зарево.

Все некоторое время любуются зрелищем.

— Чугун! Выдают чугун!

— Да, чугун. Когда идет выпуск стали, небо ночью окрашивается в другие тона.

Слышны гудки. Вступает ночная смена. Против кинотеатра «Рот фронт» останавливается первый номер трамвая. Надя Коханец входит на площадку. За девушкой легко, точно на турник, подтягивается Борис Волощук. Они едут молча. Молча сходят у остановки у Потемкинского парка. Ночь. Последние ночи в городе. Последние дни вместе. Ветерок причесывает деревья, шумят листья. Шумит вода, разбиваясь о каменные подводные гряды. По густотемной поверхности реки вытягивается светлый треугольник: таким треугольником летит стая журавлей. Ярко горят огни дальнего берега, огни на Богомоловском острове, огни на рейдовых лодках. На волне трепещет большая звезда подобно чайке, когда она готовится сесть на воду.

Надя и Борис стоят на последней ступеньке каменной лестницы в парке Шевченко. Луна плещется в воде, зелено вокруг, очень светло, вся середина Днепра в серебристых блестках.

Борис ждет, что Надя скажет что-нибудь о сегодняшнем его выступлении. Ему кажется, что сегодня он выступал лучше, нежели когда-либо. Такой был подъем, так легко давалась каждая фраза, так хорошо звучал голос.

Надя молчит, а ему не хочется первому говорить о себе.

— Надя, скажи, что случилось, что с тобой? Ты стала совсем другой.

Молчит.

— Ты самый близкий мне человек. И я привык говорить с тобой, как со своим сердцем. А сейчас не могу... И путаюсь... И чувствую, как что-то легло между нами. Не перешагнуть... Тебе кто-нибудь стал ближе? Зачем скрывать? Кто он? Митя Шах? Или из другого вуза?

Надежда отворачивается. От нее нельзя добиться ни слова.

Переулки и улицы, круги света на земле, Парк культуры и отдыха, Сокольники, — все встает вновь.

Надежда мысленно пробегает письмо, посланное Николаю Журбе. Завтра отправит телеграмму. Он должен ее встретить. Ее охватывает волнение. Еще немного, и она все расскажет Борису. Ей хочется говорить о Николае, слышать о нем. Кажется, только о нем бы и говорила... Никогда не испытывала ничего подобного.

Перемену в подруге Борис заметил в Москве. Надя уходила куда-то и потом приносила в глазах радость, которой не могла скрыть. Он спрашивал ее, она загадочно улыбалась, потом замкнулась: от нее нельзя было добиться ни слова.

В семь утра вставать студенты не любят: надо, а не хочется. Волощук косит из-под простыни припухшим глазом. В постели — Митя Шах. И наперекор всему — как в прорубь! Одеяло к черту! Раз, два! Огромные кулачища Бориса месят воздух. Потом Борис стягивает одеяло с Мити Шаха.