Анна Петровна поднялась навстречу Бунчужному.

— Я приехала... У нас горе... Вы должны помочь... Генрих арестован...

— Уже арестован? — Бунчужный покраснел, но тотчас справился с волнением. — Что ж, этого следовало ожидать...

— Федор Федорович, неужели Генрих дошел до вредительства? Не могу этого допустить... Может быть, вы знаете больше меня! Может быть, ему надо помочь? Вы же друг его...

— Был. Поэтому я и сделал все, что нужно было сделать настоящему другу. А враг ли он, там разберутся. И не советую вам вмешиваться в это дело.

— Я давно чувствовала, что он чужой. И не только мне. — Глаза ее налились слезами.

Бунчужный приложил ее руку к своей груди.

— Верьте мне, дорогая, если в нем осталось что-то честное, хорошее, он поднимется. Он станет настоящим человеком.

Хотя объем строительства и проектировочные работы не были окончательно утверждены по вине бесчисленных комиссий, Гребенников решил взять ответственность за последствия на себя и велел рыть котлованы под домны, каупера под мартеновские печи и приступил к стройке других цехов. В тайниках души он рассчитывал таким путем скорее вызвать явных и тайных врагов стройки на реакцию, как вызывает врач раздражающим средством глубоко запрятавшуюся болезнь.

«Поставлю их перед фактом, пусть реагируют!»

Это был правильный расчет, и результаты очень скоро сказались.

После возвращения Гребенникова на площадку все почувствовали, что приехал х о з я и н, и многое из того, что не двигалось прежде с места, покорно пошло на поводу.

В глубине души Журба не раз признавался, что кое-что «прошляпил», что в его работе, пока Гребенников отсутствовал, сказывалась кустарщина, что он, как путеец, увлекшись строительством железной дороги, многое пустил на самотек.

Площадка все более и более оттесняла тайгу, вторгаясь в девственный край. Вдоль и поперек изрезали ее котлованы; поднимались стены цеховых зданий. По узкоколейке рабочие беспрерывно подвозили с кирпичных заводов огнеупор и строительный кирпич, складывая под навесы близ доменного и мартеновского цехов. Грохотали бетономешалки, камнедробилки. В подсобных цехах устанавливались агрегаты. Одновременно велось строительство социалистического города: воздвигались многоэтажные здания, разбивались участки под площади, скверы. Часть таежного леса по обоим берегам реки Тагайки Гребенников решил сохранить: здесь, в центре города, должен был быть огромный парк культуры и отдыха.

Все эти многочисленные работы совершались в том беспрерывно нарастающем темпе, который свидетельствовал, что на строительстве знают цену планированию и умеют руководить.

— Товарищи, — сказал однажды секретарь крайкома Черепанов, — он часто приезжал на площадку и был в курсе всех дел, — не пора ли от котлованов перейти к фундаментам и монтажу?

— К этому мы уже подготовились, — ответил Гребенников.

На производственном совещании подсчитали силы и решили как можно скорее приступить к кладке фундаментов под первую доменную печь-гигант и под первую мартеновскую печь. Выделили людей и материалы. В сознании руководителей комбината это должно было символизировать переход от подготовительных работ вообще к конкретному строительству ведущих цехов, а значит и к новому этапу стройки, — к конечной цели. Мера была тем уместней, что подготовительный период слишком затянулся и у некоторых строителей стало складываться мнение, что все здесь, в глухой тайге, одними котлованами и кончится.

— Подберем в бригаду бетонщиков самых толковых, честных ребят. Предоставим им честь залить первый кубометр бетона в фундамент первой печи, — сказал Гребенников.

Журба вызвал к себе Женю Столярову, — она была комсоргом доменного цеха.

За год, проведенный на площадке, Женя сильно загорела; порыжели даже волосы ее, особенно концы кос, которые она как-то по-особенному закладывала вокруг головы. Девушка окрепла, возмужала и выглядела очень хорошо, хотя оставалась такой же тоненькой и подвижной.

В отношениях между Николаем и Женей существовала скованность. Он ничем не мог это объяснить. В его глазах Женя оставалась чудесной молодой девушкой, почти подростком, и к ней у него были самые добрые, братские чувства. Но, кажется, эти добрые, товарищеские чувства и составляли источник каких-то слишком сложных переживаний Жени. Прямая и непосредственная, она держалась с Николаем стесненно. Он это видел, но ни шагу не сделал, чтобы прояснить отношения и вернуть девушке то хорошее, что у них родилось, когда ехали тогда через тайгу.

— Так вот, Женя, — сказал он, — будем класть фундаменты под первую домну и первый мартен. Кого бы нам в бригаду бетонщиков перевести? Заложим мемориальную доску. Почетное дело!

Женя назвала Яшу Яковкина, Пашку Коровкина, Старцева.

— Надо объявить об этом на площадке! Пусть все знают — и землекопы, и каменщики, и арматурщики, и бетонщики, что приблизился ответственный период, — сказал Журба. — Побеседуй с народом по своей линии, а я — по своей.

Котлованную работу закончили 20 июля, на другой день с утра начали подвозить к домне № 1 бетономешалки, бочки с цементом, щебенку, лес для опалубки, установили циркулярную пилу, подвезли арматуру.

— Ну, как оно, Яша? — спросила Женя Яковкина, переброшенного из бригады землекопов к бетонщикам.

— Да что? По правде сказать, думал, на этих котлованах и кончится... Котлованы да котлованы, а завода как не было, так и нет...

— Маловерный Фома! — ответила Женя.

— Так это было прежде, — оправдывался Яша, пощипывая свои жиденькие усы.

Первого августа часов в двенадцать дня на площадке появился секретарь крайкома Черепанов. Журба велел спешно соорудить трибуну. Созвали народ.

Пришел инженер Абаканов — он вел геодезические работы на строительстве соцгорода. Клетчатая рубаха была у инженера широко распахнута на груди, на самой макушке лихо сидела тюбетейка.

— Ну, что тут? — спросил он Женю.

— Не видите?

— А поласковее нельзя по сему поводу?

Он вдруг наклонился к Жене и, делая отчаянное лицо, прошептал:

— Год томления и любви безнадежной...

Женя расхохоталась.

— «Я не для вас, а вы не для меня!..» — тихонько пропела, наклонившись к инженеру.

— И очень жаль!

— Хватит вам! Как вы не понимаете, что сейчас состоится самое большое на площадке!

Женя посмотрела на Абаканова суровыми глазами.

— Я-то не понимаю? Кто же тогда понимает? Я, может, с радостью сел бы сейчас вон туда, в бадейку с бетоном, и лег в фундамент домны...

— Вместо мемориальной доски?

— Вместе с доской. На память векам...

— Подумаешь, память! — фыркнула Женя. — Нашли бы какие-то кости и подумали, что это питекантроп...

— Эх, Женька, Женька, хорошая ты девчурка!

Абаканов пошел к рабочим.

Вскоре начался митинг. Выступали Гребенников... Черепанов, Журба, Старцев. Несколько слов сказал Яша Яковкин:

— Товарищи! Нам, комсомольцам, выпала большая честь: заливать под фундамент первой домны-гиганта первый кубометр бетона. От имени комсомольцев и молодежи разрешите заявить, что эту высокую честь мы оправдаем и дальше!

Ему зааплодировали.

Затем Черепанов, Гребенников и Журба подняли на трибуну мемориальную доску. С волнением Журба громким голосом прочел вырезанную на века надпись:

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

1 августа 1930 года, на тринадцатом году Великой Октябрьской социалистической революции, здесь, по решению Правительства Союза Советских Социалистических Республик, заложен металлургический комбинат.

Да здравствует великая, непобедимая партия Ленина — Сталина!

Да здравствует победа коммунизма!»

В глубокой, торжественной тишине Черепанов, Гребенников, Журба и Женя Столярова понесли мемориальную доску вниз, на дно котлована, и уложили ее в ящик. Затем Гребенников приказал заливать бетоном фундамент. Наполнили первую бадью. Крановщик медленно поднял бадью повыше, чтоб ее видели все собравшиеся на митинг рабочие и инженеры. Она висела на тонком тросе, расцвеченная солнцем, в хрустально-чистом воздухе и чуть подрагивала, словно живая.