— Ну что ж, могу рассказать. Я — сибиряк! В крови моей и русская есть, и казахская, и бурято-монгольская. Гибрид! Старик мой — охотник по пушному зверю, лупит дробинкой в глаз белок. Вот стрелок! А я в Томске окончил институт. Но кабинетным ученым, как видите, не стал. Мне надо ходить по земле. Люблю ее — красавицу! Вот уж это — да! Люблю по-настоящему! И профессию свою люблю. Хожу с треногами, строю заводы, города. Это ли не романтика, черт возьми? Три года назад вы пачкали свои туфельки грязью вот здесь. А сейчас — дымят трубы гигантов! Социалистический город вырос на пустыре! Он прерывает свой рассказ, засмотревшись на Джонсона, который чуть было не сорвался с экспериментальной домны.

— И чего его туда потащила нечистая сила? Мистер ваш чуть-чуть не отдал аллаху концы!

— Погодите! При чем тут мистер? Продолжайте рассказывать. Мне интересно. Кстати, где ваша семья?

— Я холост!

Лена усмехнулась.

— Все вы холосты...

— Да нет, жениться не успел, честное слово. Молодой. Холостой. Веселый. Могу предъявить паспорт.

— Что паспорт! Я и так вам верю. Мы три года не виделись, а я вас не раз вспоминала. Помню, ехала как-то с мистером Джонсоном и призналась, что мне с ним скучно, как со своей смертью. Он обиделся и удивился. «А с кем же вам было бы весело?» — спросил меня. Я ему и сказала: «С инженером Абакановым!» Он вас знал хорошо. «С Абакановым?» — переспросил мистер Джонсон. «Да, с ним. Он настоящий человек, с ним как-то особенно хорошо себя чувствуешь». Мой мистер ужасно тогда на меня обиделся...

Абаканов смеялся от всего сердца, и было видно, что его по-настоящему развеселил этот пустой эпизод.

— Замечательно! Мистер Джонсон! Представляю... Я был здесь первым инженером на площадке. И Джонсон не мог понять, как из такого гибрида, как я, мог получиться инженер! В его сознании я никак не подходил по химическому составу к тому тесту, из которого производят специалистов...

— Он так и мне сказал! Что же было с вами дальше?

— А дальше? Перебросили на проектирование опорных точек. Вторично прибыл сюда через год. Вас не было. Где вы попирали своими ножками землю?

— В Москве.

— Эх, помню, приехал сюда вторично, в гостинице на шестьсот коек ни одной свободной. Ночуй хоть на ступеньках. Говорят, сам начальник строительства спит на письменном столе в конторе! Вселили меня к иностранцам. Вы представляете этот трюк? Приноравливаюсь к другим я вообще плохо, а тем паче к иностранцам. Вставал ни свет, ни заря, встаю я шумно, попеть мне надо на пустой желудок обязательно. Иностранцы ругаются под одеялом, а мне от этого веселей! А теперь у меня квартира. Да какая... Думаю, что и ваш мистер мог бы позавидовать.

Лене вдруг становится грустно.

— Что с вами?

— Ничего, ничего, продолжайте.

Минут пять шли молча. Прошли контрольную. Открылся проспект, украшенный транспарантами, флагами.

— Вот моя резиденция! — сказал Абаканов, останавливаясь возле красивого белого дома специалистов. — Хотите посмотреть?

— Что ж, пожалуйста!

Они поднялись. Квартира Абаканова, светлая, хорошо обставленная новой мебелью, выходила окнами на юг.

— Отличная квартира! Только видно, что вы холостяк. Вот сюда надо переставить письменный стол и тахту. А сюда — кровать. У вас нет вкуса, молодой человек. И шифоньер не на месте. Вот туда его переставьте. Обязательно. Чтоб стоял против окна. На тахту ковер большой спустить надо со стены, от самого потолка. Почему не купили? А вот сюда и сюда, и сюда — цветы! У вас нет цветов. Неужели не любите?

Абаканов достал из серванта коробку конфет.

— А интересно, кто же эта счастливая женщина, что войдет в ваш дом хозяйкой?

Он загадочно улыбался.

— Что же вы смущаетесь?

— Нисколько не смущаюсь. В этот дом войдет самая достойная! Она должна быть настоящим советским человеком. Ну и... пусть будет такая же синеглазая, как вы... и чернобровая... и золотистая...

Он вдруг весело, от души, рассмеялся. Рассмеялась и Лена. Ее что-то тронуло в словах Абаканова.

Она взяла его руку и прижала к своей щеке. Щека была в мельчайших ворсинках, теплая, нежно окрашенная, как нагретый на солнце абрикос.

«А ведь она, в самом деле, хороша...» — подумал он.

— Руки у вас, Лена... Таких рук я не видел ни у кого...

Она радостно улыбнулась.

— Что руки!.. А душа?

— Душа? — он мысленно взвешивал все, что знал о ней. — Душа ваша опустошена. И вы сами виноваты... Но думаю, что на этом пустыре еще можно что-нибудь вырастить. А вы что скажете?

— Ничего! — Лена умолкла. Она поникла, привяла. — Я завидую вам... И вообще я завидую многим. На заводе есть такая девушка — Женя Столярова. Ей девятнадцать лет. Я с ней несколько раз говорила. Какая целеустремленность! Я такой целеустремленности в своей юности не знала. Куда там! И вообще — я в ее годы была совершенно не приспособлена к жизни. Тепличный цветок... Женя — зрелый в интеллектуальном смысле человек!

— Прелестная девушка! — сказал Абаканов.

— Никого не хвалите при мне! Слышите?

В ее голосе Абаканов уловил злость. Он ушел к окну, откуда был виден таежный парк, река Тагайка, пики далеких гор. А Лена сидела в кресле. Горячие, настоящие слезы прихлынули вдруг к ее глазам, и она не унимала их.

— Ну что вы плачете? — подошел он к Лене. — Вы — молодая женщина. Сбросьте со своих плеч груз прошлого. Не так уж он у вас велик. Перестаньте кокетничать перед собой, играть в жертву. Закоренелые враги у нас перестраиваются. А вы — что? Начинайте жить по-новому. Работайте по-настоящему. Пути-дороги открыты.

Абаканов ходил из угла в угол и, не глядя более на Лену, говорил ей настоящие, суровые, но дружеские слова, — и она это чувствовала.

— О, если б я могла кого-нибудь полюбить, — сказала тихо Лена. — Полюбить чистой, настоящей любовью... Господи, неужели это невозможно? Я бы с себя все-все сбросила. У меня много наносного... от злости... от зависти... Я стала бы чистой, как ваша Женя Столярова. Клянусь вам! И начала новую жизнь. Мне нужна большая любовь. Подлинная дружба. Тогда только я поднимусь с земли...

— Что же вам мешает? — спросил участливо Абаканов.

— Не знаю... Ничто не мешает. Но вот... никто не встречается на пути... Я хочу, чтобы и меня по-настоящему полюбили.

Она доверчиво посмотрела Абаканову в глаза. Он снова ушел к окну и стоял там очень долго.

— Все-таки переходите ко мне в группу. К бесу иностранцев! Начинайте новую свою жизнь пока без любви. Все это потом придет само собой.

Лена молчала.

— Хорошо. Больше к иностранцам я не вернусь. Пусть делают, что хотят. Я — ваша сотрудница. Что делать велите? Носить за вами рейки? Или ящики? Тянуть ленту?

— Вы серьезно решили?

— Вы меня не знаете. Я — отчаянная!

— Ладно. Работы на всех хватит. Будете делать, что потребуется.

— Ну, дайте вашу руку. Вы не ошибаетесь во мне. Я могу быть очень хорошей. Вы даже не представляете, какой я могу быть хорошей, если захочу.

— Время покажет...

Когда печь выдала чугун, профессор Бунчужный предложил Надежде Коханец обойти агрегаты и проверить их работу. После этого она могла итти домой.

— Ты, Коля, также не задерживайся. Я через час приду, — сказала она Журбе, оставив его с Лазарем.

Надя поднялась на эстакаду.

Уже всюду ощущалась жизнь комбината. Из коксового цеха подавали кокс на бункера; трансферкар принимал с крана рудного двора руду и развозил по бункерам; на платформах подвозили камень, в вагонах — марганец. Надя шла по эстакаде и любовалась замечательным заводским пейзажем. Она мысленно видела перед собой комсомольцев Шутихина, Гуреева, Дуняшу Старцеву, вчерашних землекопов, сегодня — мотористов, горновых, механиков. На эстакаде все было в порядке. Надя сошла на площадку, потом спустилась по лестничке в «канаву». Над головой расположились бункера с разными сортами руды, кокса, известняка. По рельсам «канавы» сновали вагоны-весы. Они напоминали катера. На «капитанском мостике» вагона-весов находился циферблат. Здесь же была и доска с записью шихты. Машинист загружал вагон-весы материалом и подъезжал к площадке управления. Надя пошла по рельсам.