Николай погладил Надю по голове.

— Умница! Завтра же поговорю. Если каждый это будет хорошо понимать и отчетливо видеть, то у нас будет еще более глубокое, осмысленное отношение к труду, к себе, к государству, к товарищам.

Надя пересела на тахту. К ней перебрался Николай.

— Знаешь, — сказала она после раздумья, — вот я, как коммунистка, часто говорю народу, что нападение на нас неизбежно, но к этому мы привыкли, как привыкаешь к формуле. Где-то в глубине души думаешь: а может, обойдется? Ведь если реально представить столкновение двух миров, то вырисуется страшная картина.

— Я не рисую себе легкой победы, — перебил Николай, — раз-два — и готово, а так у нас кое-кто, к сожалению, представляет. Но у нас все преимущества.

— Если б они победили, солнце погасло б для людей...

— Но чтоб этого не было, многое предстоит сделать нам, Надюша. Разве агитация врагов не действует на людей политически слепых или близоруких? Я тебе скажу, Надюша, что если бы трудящиеся всего мира ясно представляли себе то, что представляем себе мы, то этой банде империалистов давно бы свернули голову! Но надо сказать прямо: не все видят и не все еще понимают.

Надя глядела перед собой. Она была очень хороша, сосредоточенная, собранная, готовая отдать все, что имела, только бы торжествовала та высокая мечта о счастье человечества, к которой вела партия, вел великий Сталин.

Он засмотрелся на Надю — нежный румянец проступал сквозь ее кожу, от всей фигуры молодой женщины веяло чем-то особенно ему дорогим — и горячо поцеловал ей руку.

После организации вместо ВСНХ трех специализированных наркоматов на площадку Тайгастроя приехал наркомтяжпром Серго Орджоникидзе, давно обещавший навестить тайгастроевцев. Его ждали значительно раньше; к нынешнему приезду никто не готовился.

Поговорив с Гребенниковым и Журбой, он оставил кабинет начальника строительства и, отказавшись от сопровождающих, один пошел знакомиться со стройкой. Внимание его привлек коксохимзавод. Он осмотрел коксовые печи, прошел в цех конденсации и стал расспрашивать, как выполняет бригада нормы, какие недостатки имеются в работе.

— Гражданин! Кто вы и что вам здесь нужно? — обратился к нему бригадир Ванюшков, подойдя вплотную.

Бригада только приступила к работе, и до нее не долетела молва о приезде наркома. Стоял сорокаградусный мороз, от которого на реке трещал лед, раскалывались деревья: пушечные выстрелы далеко разносились по тайге. Серго был в шубе, меховой шапке и оленьих пимах. Широкие брови его опушил иней, а с кончиков усов свисали ледяшки, в которых играло солнце.

Орджоникидзе оглянул Ванюшкова.

— Вы бригадир?

Ванюшков не ответил.

— Если бригадир, то скажите, что здесь строится?

— А вам зачем?

Серго рассмеялся.

— Секрет?

— Секрет! И предъявите ваш пропуск! А ну-ка, Сережка, — обратился бригадир к Шутихину, — сбегай за стрелком!

Когда все выяснилось, Ванюшков смутился. Серго приветливо потрепал парня по плечу.

— Из Красной Армии, видать, недавно?

— Недавно, товарищ нарком!

— Правильно поступил. Если бы все у вас тут внимательнее приглядывались к людям, не было бы диверсий. А то черт знает, что допустили! Подорвали электростанцию, вывели из строя генераторы. Разве за это отвечать должна только охрана? А вы на что?

Вместе с Ванюшковым, Старцевым и Сухих Орджоникидзе прошел в цех, познакомился со всем, что было на площадке коксохимзавода.

— А ведь у вас, товарищи, есть возможности дать кокс к пуску домны. Разве вам не будет стыдно, если придется завозить кокс с Урала? Гнать товарные поезда из-за того только, что здесь это дело прошляпили? Что вам, товарищи, мешает и что вам надо, говорите.

Прорабу Сухих очень по душе пришлось, что нарком обращается к нему, минуя всех, и он расплылся в улыбке.

— Я думаю, товарищ народный комиссар, что нам ничто не мешает и ничего нам особенного не надо. Все у нас есть. И кокс будет. Пустим сначала одну батарею, потом подгоним остальные.

— Я надеюсь, что с заданием ваш коллектив справится. Если вы смогли выложить печи в лютый холод, то пустить их сумеете наверняка!

Нарком пошел к мартеновцам. Вокруг него собралась толпа: о приезде Серго уже разнеслась молва; стало известно также и то, что бригадир Ванюшков собирался задержать наркома...

— Знаю, что вы, мартеновцы, передовые на площадке комбината. Но не поддавайтесь головокружению! Впереди у вас много работы. Очень много. Вашу сталь ждут и горьковчане, и сталинградцы, и москвичи. Сами понимаете, насколько важна для нашей страны машиностроительная промышленность. Сталь нужна, как воздух! Надо, чтобы ваши мартеновские печи работали образцово!

В доменном цехе Серго обратил внимание на верхолаза, работавшего на большой высоте: он устанавливал подъемный блок над печью-гигантом. Прошло десять минут, прошло двадцать, — Серго не уходил. Верхолаз спустился. Из-под шапки-ушанки выглядывало сизое лицо с пушистым снежным кружевом вокруг глаз. Сойдя на землю, парень принялся по-извозчичьи, в захват бить себя рукавами и притоптывать. Потом снял рукавицы и растер себе лицо и руки снегом.

— Ай да морозец! — сказал парень и улыбнулся. — Там, — он указал наверх, — пятьдесят, не меньше!

— Почему избрал себе такую профессию? — спросил Серго.

Парень приподнял смерзшиеся брови и несколько раз с усилием раскрыл слипавшиеся ресницы.

— Отец мой верхолазом, и я при нем.

— Нравится?

— Если б не нравилось, чего пошел бы!

— Тяжело, небось?

— Зимой, конечно, тяжело, особенно, когда ветер. А летом взберешься наверх, вокруг километров на пятнадцать видно: тайга, речонка, горы. А сколько цветов! Посмотришь вокруг и запоешь, как птица!

— Как звать тебя?

— Сироченко. Павел.

— Сколько лет?

— Восемнадцать!

— Учишься?

— Учусь в вечерней рабочей школе — ВРШ.

— Комсомолец?

— Комсомолец!

— Где живешь?

— В общежитии для семейных. Нас четверо: отец, мать, я и сестренка.

— Тепло в доме?

— Тепло. У нас паровое отопление.

— Ну, желаю тебе успехов в учебе и работе! — сказал Орджоникидзе, завидя профессора Бунчужного, шедшего навстречу. — Здравствуйте, товарищ Бунчужный!

— Здравствуйте, Григорий Константинович! Рад приветствовать вас на площадке!

Они горячо пожали друг другу руку.

— Как вам здесь живется?

— Спасибо, Григорий Константинович. В двух словах не расскажешь...

— Не жалеете, что приехали?

— Вторую молодость переживаю...

Орджоникидзе улыбнулся.

— Вторую молодость? Приятно слышать! Как ваша печь?

— К Первому мая пустим.

— Очень хорошо.

Они прошли в глубь цеха.

— Вот она, взгляните! — и Бунчужный показал на свою печь.

Серго осмотрел ее со всех сторон.

— Успеете за четыре месяца подогнать доменное хозяйство к пуску?

— Все делаем, чтобы успеть. За свою жизнь я повидал людей. Но скажу прямо, Григорий Константинович, таких, как тайгастроевцы, не встречал! Честное слово! И ведь не одиночки, одиночки всегда встречаются, а массы, коллектив!

— Хорошо, что вам на площадке понравилось. Знаете, не все еще у нас специалисты готовы променять лабораторию, институт или управленческий аппарат на завод. Перед моим отъездом к вам, на площадку, вызвал меня к себе товарищ Сталин. Иосиф Виссарионович спросил, знаю ли я, как вам здесь работается, довольны ли вы? Мне писали, что вы довольны. Я так и сказал. Зная вас, кроме того, сказал, что проблема получения ванадистых чугунов из титано-магнетитов будет решена успешно. Я не ошибся?

— Не ошиблись, не ошиблись, Григорий Константинович!

— Товарищ Сталин придает серьезное значение вопросу получения высокосортных сталей на наших заводах. Полагаю, что у нас будет чему поучиться и Европе и Америке!

— Я счастлив слышать это от вас! — сказал Бунчужный. — Думаю, что мои молодые инженеры-исследователи в ближайшее время значительно облегчат задачу.