Надо отдать им должное: врачи меня сильно не донимали. Я был полностью предоставлен самому себе, и лишь изредка, в самые неожиданные моменты – на берегу озера, где я предавался одолевавшим меня думам, или на выходе из столовой, отягощённый принятой пищей, а то и сразу после сна, прямо в гостиничном холле – ко мне с застенчивой улыбкой подходил человек, всё время разный, и вежливо просил проследовать за ним в медицинский центр на очередное обследование. И что только со мной там не делали! Меня и прослушивали, и просвечивали, и простукивали, пропускали ток, облучали ультра– и инфразвуком, обвешивали десятками электродов, замуровывали в какие-то камеры, обрабатывали лазерным лучом, снимали диаграммы, изучали реакцию на различные раздражители, заставляли глотать какие-то пилюли. И я всё это терпеливо сносил, решив никаких вопросов не задавать.

А пока медицинские светила изучали мои внутренности, я всё больше и больше терял связь с моей Леной. Увы, она отдалялась от меня столь стремительно, что я начал подозревать во всём этом какое-то чуждое воздействие. Или влияние. Я слишком хорошо знал свою любимую жёнушку, чтобы допустить её добровольное отчуждение от семьи (от меня, то есть). Она и раньше была трудоголиком, это факт, однако никогда не теряла чувства меры, а семья (в моём лице) всегда оставалась для неё на первом месте. Мои попытки откровенно поговорить с ней, расставить все точки над «i» разбивались о её искреннее недоумение: «Да как же ты не понимаешь! Здесь такая чудесная лаборатория! А у меня такая интересная работа!» Какая такая работа? Откуда она вдруг взялась, здесь, в этом странном месте? Не кажется ли тебе, дорогая, что мы потихоньку сходим с ума? Или уже сошли, а?.. Лена только фыркала в ответ, гордо вскинув свою очаровательную головку, и молча уходила. Ясно, куда – в свою чёртову лабораторию!

А ей на смену в поле моего зрения всё чаще стал попадать Дмитрий, наш сосед по столовой. Я ловил его пристальные, с лёгким прищуром, взгляды в самых неожиданных местах, он словно случайно оказывался на моём пути, смущённо раскланивался и проходил мимо. Но я видел: его что-то гложет, и это «что-то» явно связано с моей персоной. Что-то очень важное для него, о чём очень хочется спросить – и в то же время страшно получить не тот ответ, которого ждёшь.

Но однажды он решился.

Я сидел на скамейке у самой кромки воды и тупо швырял в озеро красные кругляши, которые беззвучно уходили на дно. Он подсел ко мне, внезапно вынырнув из-за спины. Я даже вздрогнул от неожиданности.

– Так и заикой остаться недолго, – проворчал я.

– Извини, брат, – смутился он. – Я… давно хотел тебя спросить… Можно?

– Спрашивай.

Он сделал внушительную паузу. И вдруг выпалил:

– Какой сейчас год?

Я уставился на него, как на идиота.

– Год Жёлтого Земляного Быка. Две тысячи девятый от Рождества Христова.

Я видел, как застыло его лицо.

– Уже?.. – выдохнул он громким шёпотом.

– Ну да, уже. А… – Я осёкся, сражённый внезапной мыслью.

С ним творилось что-то неладное. Словно сомнамбула, Дмитрий поднялся со скамейки и на негнущихся ногах побрёл прочь. В стеклянных глазах бедняги замерла тоска, лицо покрыла матовая бледность.

А я остался сидеть, тщетно пытаясь отогнать надоедливую мысль, от которой веяло могильным холодом.

Мы все привыкли к цикличности, к круговороту, к «вечному возвращению», к смене дня и ночи, зимы и лета, света и тьмы. Мир дуалистичен, он построен на контрастах, единстве и борьбе противоположностей, принципах адвайта-веданты – хорошо это или плохо, но это так. На смену одному всегда приходит другое. Наше сознание органично вплетено в этот цикличный дуализм, в этот круговорот времени и имеет в нём надёжную опору, прочный базис.

Здесь всего этого не было. Ни времени, ни цикличности, ни дуализма, ни диаметральных противоположностей. Здесь всё всегда оставалось неизменным, ничто ни с чем не противоречило, не вступало в конфликт, не создавало неразрешимых антиномий.

С одной стороны, мы попали в идеальное место, где были полностью лишены необходимости заниматься собственным жизнеобеспечением. Пища, крыша над головой, умеренный комфорт, масса свободного времени и никакого принуждения – о чём ещё может мечтать человек? Хочешь – работай, а хочешь – бей баклуши и валяй дурака, еда и кров тебе в любом случае гарантированы. Это ли не является идеалом социального общества? Я бы даже сказал, общества коммунистического (не побоюсь этого слова)?

Но была и другая сторона медали. А если я не хочу? Не хочу жить на всём готовом, не хочу, чтобы за меня всё решали, не хочу быть зомби?

Меня забыли об этом спросить. Просто втиснули в заданные рамки, в формат, как сейчас принято говорить, включили в отлаженную безальтернативную систему и, фактически, вынудили подчиниться ей. Хотя, должен признать, явного принуждения, конечно же, не было. Однако не было и выбора.

Революцию, что ли сделать? Поломать всю эту систему к чертям собачьим? Взорвать всё к едрене фене? Пускай лучше царит анархия. Анархия и свобода – братья-близнецы. А я без свободы не могу, так уж я скроен.

Бред всё это, бред свихнувшегося от безделья интеллектуала…

На этот раз Дмитрий сразу же пошёл на контакт. Вообще, с прошлой нашей встречи его поведение кардинально изменилось. Пропала прежняя скованность, взгляд стал прямой, открытый, глаза в глаза. Он подошёл и крепко пожал руку.

Кстати, рукопожатия здесь почему-то не приняты. Этот парень первым нарушил ритуал.

– Извини за прошлый раз, – сказал он. – Так… вышло.

– Ладно, проехали, – махнул я рукой.

Он улыбнулся.

– Я наблюдал за тобой, Виктор. Мне кажется, с тобой можно иметь дело.

– А разве здесь вообще можно иметь какое-либо дело? – раздражённо спросил я и сплюнул на разноцветный кафель тротуара. – Кроме как вкалывать на благо мировой науки?

Он кивнул.

– Нормально ответил. Тест прошёл. Пойдём покалякаем, брат.

Он был моложе меня, но держался покровительственно, наверное, на правах старожила. Мы не спеша зашагали вдоль озера туда, где красные скалы вплотную подступали к корпусам научного городка.

– Эта девушка, в столовой, твоя жена? Лена, кажется?

– Жена. По крайней мере, была ею до недавнего времени.

Он на ходу заглянул мне в глаза. Потом понимающе кивнул.

– Не бери в голову. Здесь это нормально. Привыкнешь.

– Да что это вообще за место такое?

– На этот вопрос ответа не существует, – тихо сказал он, глядя сквозь пространство, сквозь скалы, сквозь снедавшую его тоску куда-то в одному ему ведомую даль. – Забудь об этом, а то свихнёшься.

– А как же другие? Они-то, кажется, вполне счастливы. Вкалывают, вон, без продыху, науку вперёд двигают.

– Они другие, – так же тихо ответил он, сделав акцент на слове «другие». – Не такие, как ты. Не такие, как я.

– А Лена? – Я запнулся, страшась собственной мысли. – Она тоже… другая?

– Я думаю, да.

– Бред какой-то! Да такого просто не бывает!

Он печально улыбнулся.

– Оставь, брат. Не ты первый, не ты последний. И никто – заметь, никто! – до сих пор не приблизился к разгадке этой тайны. Расскажи лучше, как ты здесь оказался.

Я пожал плечами.

– Да я и сам хотел бы это понять. Отправились с женой отдохнуть – и вот, пожалуйста!..

Я вкратце поведал ему о наших злоключениях в тверских лесах, о брошенном военном объекте в недрах горы, о наших попытках выбраться из заколдованного круга. Он внимательно слушал меня, порой недоверчиво качая головой.

– Брошенная военная база? Что-то с трудом верится.

– Слыхал о конверсии?

Он пожал плечами.

– Не припомню такого.

– Есть такое словечко в русском языке. В нашем контексте означает разоружение, правда, частичное. После развала Союза… – Я осёкся, остановился, в упор посмотрел на него. – Погоди, друг. Ты… ты сам-то давно здесь?

Он почему-то смутился. Потупил взор, словно нашкодивший щенок, и тихо произнёс: