Это были скальпы. Десятки скальпов, перепачканных кровью, со спутавшимися волосами, слипшихся, спрессованных в один большой комок. Кое-где уже копошились черви – белые и красные, большие и мелкие. И всё это источало такую вонь, что он вновь почувствовал подступающий к горлу приступ тошноты.

Но это были не просто скальпы – это были женские и детские скальпы.

Стиснув зубы, до боли в кисти сжав нож, он двинулся на новоявленного скальпера.

– Ну что вы, что вы… – не на шутку перепугался тот. – Я ж не убийца какой-нибудь. Они были уже мертвы, когда я… делал это. Те ублюдки убили всех, включая женщин и детей, а скальпы сняли только с мужчин. Вес тот же, а стоимость в два, а то и в четыре раза выше. Они и мужские-то едва на себе упёрли, каждый по здоровенному мешку. А мне крохи остались.

– Крохи, говоришь?! – прошипел он.

– Жить-то как-то надо, уважаемый. Хоть небольшой, но капиталец. После войны, глядишь, дело своё открою, бакалейную лавку, давно мечтал, да случая всё не было.

– А сейчас, значит, подвернулся? Случай-то?

– Ну да. Да не смотрите вы на меня так, нет на мне чужой крови. Всё по закону. Им-то, – он кивнул на гору скальпов, – уже всё равно, а мне как-никак прибыль. Открою дело, семью заведу…

Семью… Его всего передёрнуло от этого слова. Он вдруг отчётливо представил, как среди этой горы скальпов находит скальпы своей любимой жены и двух ребятишек. Ему даже показалось, что он уже видит их: вот тот, с длинными волосами цвета скошенного льна, и те вон два, маленькие, белобрысые, коротко стриженые, с кровавым сгустком на темечке…

Он ещё крепче сжал рукоятку ножа.

– Значит, говоришь, по закону? Вот тебе по закону!

Нож на всю длину лезвия вошёл в грудь маленького человека с крысиной физиономией.

23 октября 1985 года. г. Москва.

Из отчёта заведующего 2-м психиатрическим отделением N-го военного госпиталя майора М.М. Лебедева главному врачу N-го госпиталя полковнику С.П. Ерёмину.

Гриф: сов. секретно.

«Довожу до Вашего сведения, что 22 октября сего года, в 23:45, больные Петров и Матросов, содержащиеся в психиатрическом отделении особого режима с 1974 года, исчезли при невыясненных обстоятельствах.

Петров и Матросов страдают прогрессирующей формой шизофрении. Течение болезни усугубляется ярко выраженной суицидальной направленностью, однако агрессии по отношению к окружающим не проявляют. В контакт с медперсоналом клиники не вступают, на попытки установить контакт никак не реагируют. Лишены болевых ощущений, полностью отсутствует реакция на внешние раздражители: свет, звук, тепло, вибрация и т.д. В соответствии с особыми условиями их содержания, доступ к больным крайне ограничен.

Доставлены в октябре 1974 года из пожарной части ПЧ-NN, дислоцированной в М-ском районе Калининской области, где с мая 1973 года проходили срочную службу. Помещению Петрова и Матросова в клинику предшествовали события, которые, вероятно, каким-то образом оказали негативное влияние на состояние психики указанных больных. В августе 1974 г., в ходе выполнения штатного задания, они исчезли при весьма странных обстоятельствах (докладная записка командира пожарного расчёта лейтенанта М.И. Серёгина начальнику пожарной части ПЧ-NN майору С.Н. Марченко прилагается), однако два месяца спустя внезапно объявились в части. Объяснить своё отсутствие они не смогли. Более того, военнослужащие Петров и Матросов уже тогда находились в невменяемом состоянии и на обращения сослуживцев и командования части никак не реагировали. Речь их была бессвязна и невнятна, хотя в лексиконе обоих можно было чётко распознать такие словосочетания, как «небесный свет» и «подводная лодка».

Считаю важным отметить, что за период, проведённый Петровым и Матросовым в клинике, никаких изменений в их физиологическом состоянии не произошло. Особо обращаю Ваше внимание на отсутствие каких-либо признаков старения их организмов, а также на полное прекращение роста волос и ногтей.

Исчезновение больных Петрова и Матросова из клиники не подлежит никакому рациональному объяснению, так как их содержание в вверенном мне отделении обеспечивалось в соответствии с категорией безопасности класса «А», что исключает какое-либо проникновение больных за пределы палаты».

Вещество устало. Сладко дремало время.

Владимир Набоков, «Приглашение на казнь»

– Ты ничего не понимаешь! – вновь начала кипятиться Лена. – Разве ты не видишь, как здесь чудесно? Ты оглянись, оглянись, Витенька! Посмотри вокруг! Да здесь… здесь просто рай!

Я смотрел на неё – и не узнавал в этой девушке мою прежнюю Лену.

– Ленок, хорошая моя, давай по порядку, – попытался я её вразумить, в очередной раз взывая к женской логике моей супруги (в наличии которой, увы, я всё более и более сомневался). – Во-первых, мы совершенно не знаем, что это за место. Во-вторых, здесь происходят странные вещи, от которых у меня голова вот-вот лопнет. В-третьих, этого места просто не может быть. Это какая-то дикая мистификация. И после всего этого ты хочешь…

– Ничего не хочу слышать! – категорически отрезала она, отгораживаясь от меня своей маленькой ладошкой.

А я взял эту ладошку и поочерёдно поцеловал каждый её пальчик.

– Давай не будем ссориться, ладно? – примирительно сказал я. – Тем более, из-за каких-то пустяков. Давай, а?

Она улыбнулась.

– Давай, Витенька. Ты себе не представляешь, как мне плохо, когда мы ругаемся.

А мне как будто хорошо, – мысленно проговорил я.

– Вот и отлично, – подхватил я. – Давай сядем и спокойно обсудим наши дальнейшие действия. Согласись, так дальше продолжаться не может.

Лена удивлённо посмотрела на меня.

– Сядем? Ты что, Витенька! Меня же работа ждёт! Мне бежать надо, а ты – обсудим… Если бы ты знал, какая тут чудесная лаборатория! Я всю жизнь о такой мечтала, честно. Давай поговорим, когда я вернусь. После работы, ладно? Ну не обижайся, прошу тебя.

Она чмокнула меня в щёку и выпорхнула из комнаты.

Вот и весь разговор. И так каждый… день? Нет, здесь не бывает дней. Здесь не бывает ни дней, ни ночей. Здесь не бывает ничего, кроме работы.

Я сел на диван и обхватил голову руками. Всё, что происходило с нами после того, как рухнула каменная преграда и мы сделали первый шаг из подземного мрака навстречу яркому свету, походило даже не на мистификацию, а на откровенный параноидальный бред. Пролетая над гнездом кукушки, мы с моей любимой жёнушкой камнем рухнули вниз – и очутились в каком-то инфернальном Зазеркалье, в тёмной комнате нашего замутнённого сознания, уже за гранью объяснимого, рационально-привычного.

Диван был мягким, удобным. Как и вся окружающая меня гостиничная атрибутика. Всё для человека, всё на благо человека. Старый социалистический слоган эпохи исторического материализма. Всё в номере дышало функциональностью, уютом и ностальгией по восьмидесятым. И в то же время ничего лишнего, никакого даже намёка на буржуазную роскошь. Строго, выдержанно, удобно. Идеал советского гостиничного номера, который в реальной жизни, увы, редко когда достигался.

И что за хрень лезет мне в голову!

Часы стояли. Не потому, что кончился заряд аккумулятора или полетела к чертям электроника. Просто здесь не было времени. Время как таковое отсутствовало. Отсутствовало как онтологическое понятие, как фундаментальная категория бытия. Здесь всегда был день. Тёплый летний день без признаков солнца. И здесь никогда не дул ветер перемен.

Я встал с дивана, пнул ногой входную дверь и бесцельно поплёлся по лестнице вниз, игнорируя лифт. Я не доверял электронике, каким-то чудом продолжавшей работать в этом вязком, застывшем безвременье вопреки всем законам физики. Здесь действовали какие-то другие законы. Или не действовали никакие. Полнейшее беззаконие.