– Я такой необходимости не вижу. Перевод возможен только в аварийных ситуациях. А у нас не только таковой нет, но и половина сельхозрабочих вообще болтается без дела из-за отсутствия работы. Вы это прекрасно понимаете. По-моему, все ясно, можно ставить вопрос на голосование.

– Кто за то, чтобы приказ о переводе механизатора Фенюка в сельхозрабочие считать неправильным? Прошу голосовать.

И все-таки тишина. Первую руку Плетнёв запомнит. Хоть бы подольше помнил. Посмотри, Михаил Иванович, вот она. Смотрит волком и все же взгляд отводит первый. На страхе, милый, далеко не уедешь. В сорок с хвостиком это пора бы уже и понять. Следующий парторг, Петрович и враз все остальные.

– Единогласно! Женя, завтра возьмешь выписку из решения рабочкома.

– А мне плевать! – Плетнёв обвел всех презрительным взглядом. – Пле вать, что вы тут нарешаете! Я своего приказа не изменю, и меня никто не заставит его изменить!

– Как секретарь партбюро я вам ответственно заявляю… – Григорий Владимирович стал медленно подниматься со своего места, побледнев.

– Что ваше бюро? Что я сказал, то и будет!

В отличие от парторга директор стал багроветь.

– Мы теряем время, мальчики! Коль он на всех плюет, то с ним и разговаривать незачем.

Призыв подействовал. Стулья дружно задвигались, и образовалась толк учка у вешалки.

Морозец декабрьский. Женя не отстает, да нам и по пути.

– Вот гад, что творит! Хоть ты что с ним делай, он все по-своему. Ну решил рабочком, а что толку?

– Решению рабочкома он обязан подчиниться, если прокурор не опротестует. Но в прокуратуру он, скорей всего, не обратится, так что это лучше сделать тебе.

– Если б я знал как.

– Приходи завтра вечером после работы, помаракуем.

Отъездные документы подписывает Вельгоша, так как «сам» умотал в командировку в Средние.

– Можно?

– Заходи, Петро.

Илья Иванович собирался посмотреть какую-то бумагу, но при появлении студента-заочника поднял удивленный взгляд и стал смотреть так, как будто увидел его впервые. Впрочем, его можно понять. Обычно перед ним крутился чумазый мазутчик с короткой стрижкой, а в кабинет вошел если не денди, то вовсе не золушка, при полном параде и с шикарной шевелюрой.

– Я, наверное, тоже во второй вуз поступлю.

Надо же, Илья Иванович – легенда совхоза – завидует работяге!

– В добрый путь, Илья Иванович.

Он подписал все не глядя и крепко пожал руку.

– Удачи.

– Спасибо, и вам она не помешает.

Следующий день ушел на сборы в дорогу и писанину. В начале шестого Женя постучался в дверь.

– Садись.

– Да я грязный, с работы.

– Я думал, с танцев. Газету тебе постелю, посиди, отдохни, а то до дома еще идти да идти.

– Да, шагов двадцать. Ну что, готово?

– Дочь попова. Бот бумажка в прокуратуру, перепишешь своей рукой. Может, что убавишь, что прибавишь и поставишь свою подпись. Ясно?

– Что ж неясного, козе понятно!

– Это еще не значит, что мы поняли. Коза – животное умное. Вот еще бумажка в райком. Я завтра утром улетаю на сессию, с ребятами поговорить не успею. Они почти все настроены против Плетнёва, может, кто и подпишет. Вот моя подпись. Ты подпишешь?

– Хоть сейчас!

– Сперва почитай. Чернибок еще собирается, не побоится. Трое – уже хорошо. Если еще кто-то подпишется, будет еще лучше. Хартию подписями, как кашу маслом, не испортишь. Конверт уже с адресом. Твоя задача: собрать подписи, заклеить и бросить в почтовый ящик. Вопросы?

– Какие вопросы? Чем больше подписей, тем ближе к тюрьме!

Двадцать шестое декабря 1975 года. «Аннушка» вторые сутки сидит в Ачайваяме из-за поломки. С утра техник дал добро на вылет, и сразу началась регистрация. Адская разогревающая машина воет не хуже самой «Аннушки», греет самолетный двигатель. Мороз так и держится за сорок. Пассажиры ютятся в небольшой комнатке аэровокзальчика, где вдоль стенки влезает всего пять кресел, уже порядком потертых и кое-где порванных. В проходе двое смогут разминуться боком, ежели не очень толстые. На дальних от входа сиденьях примостились Сережа с Алиной, учителя. Приехали они недавно, с год назад, когда над школой надстроили второй этаж и она стала десятилеткой.

Алина – само очарование. Золотистые длинные волосы, обаятельная притягивающая улыбка и глаза – не оторваться. Самое главное, с первого взгляда она приковала к себе. Так бывает очень редко: видишь девушку, все внутри замирает, и говоришь себе: это она! Очень похоже, что у нее на меня похожая реакция. Это видно было по первому ее взгляду. Но она очень быстро взяла себя в руки и стала простой и открытой, чем обвораживает всех. Однажды мы случайно встретились в темноте, и она просто спросила:

– Это ты?

Это прозвучало по-особенному, словно я единственный, кто может ей встретиться.

Сергей повыше ее, худой, с резкими чертами лица и ужасно ревнивый. Ясно, что к нему совсем не такие чувства, как к его жене. Ребята веселые, любят посмеяться, но сейчас что-то взгрустнули, особенно Сережа. Вероятно, потому, что остается один с сыном малышом, а ее отпускает на свободу на целый месяц. Жена летит к маме в Петропавловск, чтобы сдавать экзамены за последний курс пединститута. Тоже не без грусти. Свобода свободой, а маленький Алешка из головы не выходит. С ней мы летим уже второй раз, поэтому у мужа есть повод для ревности, да и чувствует, что есть основания для ревности.

– Регистрацию прошла?

– Прошла. Ты тоже летишь?

Сергей плохо скрывает раздражение, хотя и пытается улыбаться. Видно, ему очень не по душе, что мы снова летим вместе.

– Лечу, у тебя такой вид, словно собралась прыгать с самолета без парашюта.

Только за такую улыбку можно пройти огонь и воду.

– Я ужасно боюсь летать на «Аннушке», меня сразу укачивает.

– Десантница, – рассмеялся Сергей.

Надо сказать, что с приливом грамотной и инициативной молодежи поселок ожил. Девушки сами организовали хор и часто выступали в клубе. Пели очень хорошо, хотя не было музыкального сопровождения. «Деревенька» у них звучала намного лучше, чем по центральному радио у профессионалов. Возможно, спецы бы это опровергли. И ребята ставили сценки, от которых хохотал весь клуб.

Наконец позади проводы и посадка, второй пилот закрыл дверь на защелку и прошел в кабину.

– От винта.

Минут пять рев движка на всех режимах и, наконец, рывок, срыв с места, старт сразу от аэропорта по маленькой полосе, разбег, взлет – и поплыли внизу аккуратные домики поселка, застывшие в морозном густом воздухе; юрты, уложенные на зиму, юкольники-мамычки на высоких жердях. Набрав высоту 600, «Аннушка» закачалась над зимником Ачайваям – Усть-Пахачи. Как там мальчики? Второй рейс уже бьют. У моей спутницы такое выражение лица, словно это ее последний в жизни полет, но держится героически.

– Алина, смотри вниз, там наша дорога!

Такое предложение приводит ее в ужас. Для нее проблема просто си деть, не говоря уже о том, чтобы посмотреть вниз. Она ищет глазами какую-нибудь опору и останавливается на моей груди, спрашивая взглядом: можно?

Еще спрашиваешь! Как удобно она устраивается. И замирает. И внутри все замирает, а вдруг ей так не понравится и она станет опять недосягаемо далека. Правда, так на дорогу не посмотришь, но на кой ляд эта дорога, она уже вымерена и выезжена на десять рядов. А когда еще удастся подержать в объятиях золотоволосую красавицу, пусть даже в шубе.

Через правые иллюминаторы видны сопки Пахачинского хребта, Плетьми битая, Черт катался, Кедрачевая, плато до Большого Утюга, сопки Малого распадка и две островерхие на берегу моря. У их подножия устье реки Пахача и поселок рыбообработчиков Усть-Пахачи. На дальней сопке чертом настроган кукиш – Дунькин пуп.

На тракторе ехать вечность, на самолете – полчаса, а сегодня долетели за пять минут. При выходе из самолета моя попутчица опирается на протянутую руку, но до аэропорта идет одна. Жаль, что ходьба ее не укачивает.