Что-то гусь троится. Как-то странно. К засидке сидит хвостом, слева – в профиль, а справа – с расправленными крыльями. Да ведь два уже сели. Молчком. Ну и осторожные! Сели на самый дальний край проталины и смотрят на засидку. Может, успокоятся, ближе приковыляют? Куда там! Застыли изваяниями и глаз с засидки не сводят. Если что-то не понравится, в долю секунды будут вне выстрела. А будь что будет! Ружье к плечу и мушку в центр правой фигуры, передний курок, щелк, осечка. Сидят. Перелом, верхний патрон вылетает, а гусь слева расправляет крылья. Щелчок стволами – и в правого навскидку. Есть! Заряд накрывает его на взлете, он даже не успевает оторваться от земли и распластывается на камнях. Второй сделает круг и через несколько секунд будет здесь. Из засидки быстрей, ружье перезарядить, предохранитель вперед. Крик все ближе. Идет низко, над самыми кустами и вылетает метрах в двадцати, изогнув дугой шею. И выносить некогда, навскидку в голову. И вот он, долгожданный красивый выстрел. Полет сломался, крылья безжизненно согнулись, и тяжелая птица переходит в пике. И глухой удар о землю. Ох, хорошо. Поле боя выглядит великолепно. Вот они, три гусака. На сегодня хватит. Остальные пусть множатся, лето у них тяжелое, и на каждом шагу ждет смерть только за одну провинность – изумительно вкусное мясо.
Кстати о птичках, пора обедать.
Вездеход затарахтел ближе к ужину. Гусей через плечо, сверху кукуль, рюкзак и ружье за спину. Илья Иванович ждет со снисходительной усмешкой:
– Ну что, охотничек, где твои гуси?
– А вот они!
Перед ним ложится кукуль, а сверху тяжело шлепаются три птицы.
Задав вопрос для юмора, он тут же его потерял и впился взглядом в гусей.
– Где ты их взял?
– Тут магазинчик за углом, троячок штучка.
– Везучий ты парень! С полем!
– Может, останемся на денек? Место хорошее!
Он сомневается только секунду.
– Нет, поехали. На обратном пути.
На обратном пути они нас будут ждать?
К переходу Апукваяма приезжаем вечером 13 мая. Из второго табуна приехали на побывку в поселок сам бригадир Аляко с женой
Ариной и два пастуха. До поселка восемь километров и сто метров ледяного моста, который зимой проходили на третьей передаче за несколько секунд.
Сегодня это серьезное препятствие, может быть, и непреодолимое. К ночи подморозило. Лом не пробивает лед с первого удара, и впечатление такое, что под ногами монолит. Но одно дело ноги, другое – три с половиной тонны металла плюс груз.
– Ну, рискнем.
Люди, конечно, идут пешочком. Илья Иванович благословил и показал три пальца, стало быть, третья передача. Ровно пробежав треть опасного пути, вездеход наклоняется влево, теряет скорость, выравнивается и уходит правой «гусянкой» в лед. Лодка вездехода лед не проломила, но пробовать дальше желания нет.
– Давай бревно, поехали на мамычку.
Груз дружно перетаскиваем на правый берег. По льду он сам катится. Завтра придет из поселка трактор и перевезет его домой.
Гусей отправляем своим половинам.
– Миша, двух гусей отдашь Любови Георгиевне, одного – моей.
– Ни в коем случае, Юра. Только одного. Я еще убью. – Илья Иванович не может согласиться с таким распределением трофеев.
– Юра!
– Ладно, – бурчит Юра, – разберемся.
Прорваться в поселок не получилось. Остается переправиться через Ачайваям и оставить машину на левом берегу Апуки напротив поселка. Через час мы на мамычке. Воду не сливаем, уже не прихватит ее морозом, все-таки середина мая. В пять утра по самому морозцу Илья Иванович, развернув вездеход, включает заднюю передачу.
– С богом!
Расчет верный. Перед тяжелее. Если и провалится, то мордой вперед не зароется, а пока будет скрестись, можно выпрыгнуть из кабины. Машина ревет на пределе, оставляя за собой полоски из крошева льда и воды. Останавливаться уже нельзя. Выскакивать и бросать вездеход еще рано. Так он и ползет. Передние катки наполовину погружены в лед. У водителя выражение лица камикадзе на неразорвавшейся бомбе. Если движок хоть раз чихнет… Или соскочит «гусянка»… Или поведет в сторону… Не заглох, не соскочила, не повело. Проревев метров сто, «газончик» выровнялся и легко побежал по прибережному льду.
Все. Теперь можно никуда не спешить. До места напротив поселка двадцать пять километров и ни одной речушки. Есть пара куюльчиков, но есть и бревно. Да и куюл – не река. Не ухнет в бурлящую водоверть под лед. В худшем случае – прогулка пешком.
А весной с ружьем и патронами – это удовольствие.
Костер, чай и завтрак. Вельгоша работает на равных, не используя ни возрастного, ни социального преимущества. Таскает дрова, варит суп, достает рюкзаки. Всегда ровный голос. Все продумывает и по два раза не повторяет. Общение с ним – одно удовольствие. – Конечно, как не убить на таком месте. Весь гусь будет тут.
– Был три дня назад. Сегодня проталин на реке тьма и тундра на треть открылась. Но может и налететь.
– Там он будет.
– Ни пуха!
– К черту!
Вдвоем в одной засидке делать нечего. Выстрелы спорные, болтовни много, и два ружья рядом небезопасно. Слишком часто ружья стреляют сами. Один тундру лучше чувствуешь, и никаких споров: упало – твое, полетело дальше – значит, промазал, сам виноват.
Старшой переходит ручеек, отделяющий его от засидки. Три дня назад не было и намека на его существование.
Ружье проверено, заряжено и на предохранителе. Патроны с гусиной дробью в левом кармане, две пули в правом. На всякий случай.
Куда б пойти, куда податься, кого б найти? С последним ясно – гуся. А вот с первым похуже. Снега еще много, хотя есть и чистые участки. Но ходить еще тяжело. Можно попытать счастья на лисьей полянке. Следов нигде не видно. Отказалась от охоты или гуси здесь больше не садятся? Поляна обширная и вся усеяна брусникой. Ягода из-под снега не матовая и твердая, какой обычно бывает осенью, а прозрачная, налитая, в тоненькой оболочке. Только прикоснешься, сразу лопается, окрашивая пальцы и губы в кровавый цвет. Теперь понятно, зачем сюда гуси садились. Весной всегда кислоты не хватает организму. Ух, хорошо, аж челюсть сводит. Ладно, хватит, можно и поохотиться. Лиса сидела на северном склоне, и ветер с севера, непонятно. А-а, ясно, с юга кусты кедрача не такие густые, подхода нет. А здесь и притаиться, и поляна как на ладони и простреливается от и до.
Этой ночью спали только четыре часа, и предыдущие дни были напряженные. Струится над поляной марево, кружит голову. Жаворонок завис прямо над головой; шелестит, разговаривает под напором свежего северняка кедрач. Гамма весеннего дня убаюкивает, закрывает глаза. Бесполезно сопротивляться, можно и поспать. Гусь разбудит, когда надумает попастись. Редко он садится беззвучно – такая уж у него натура. А если тихо? А ладно…
Сколько проспал? Два часа. Гусей не было и, скорее всего, не будет. Лиса не зря ушла. Сидеть надоело без движения. Что это? Илья Иванович выстрелил. Стреляет он неплохо, значит, с полем. Снег осел, стал плотный. Там, на засидке, как он умещается? Надо ноги размять и места посмотреть. Может, что и налетит, всякое бывает.
– Га-га-гак!
Крик воспринимается не только слухом, но и всей кожей. Даже мурашки. Ну и труба. Головой некогда вертеть, он все равно первый увидит. В ближайший куст – упасть и затаиться.
– Га-га-гак!
Не заметил, сюда идет. Трубит и трубит. Шел бы себе молчком. Зачем так орать? Зовет кого? О весне трубит? Просто жизни радуется или поет? Непонятно, но для охотника ориентир. Пора, это дистанция кратчайшая. Следующий крик будет за пределами выстрела.
Четыре гуськом с интервалом в корпус метрах в сорока.
На человека не среагировали – как махали, так и машут.
– Га-га-гак!
Нота не тревожная, скорее, повествовательная, ровная и сильная. Вынос в корпус первого, выстрел. Еще корпус прибавить, и еще выстрел. Четвертый расслабил крылья, согнул, ударился о землю, перевернулся и застыл в мертвой, неестественной позе. А трое ушли, никак не среагировав на выстрел и не сделав прощального круга. Ничего не понятно. Почему упал последний? Стрелял-то в первого. Почему круга не сделали после потери товарища? Ясно только одно: в двадцати шагах лежит гусь, четвертый за весну.
