У нее в глазах опять заблестела хитринка.

– Так я не договорила, Вера Михайловна, у меня есть жалобы на вашего сына. Он плохо себя ведет.

– Выгоните, если плохо ведет.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что он мне нравится.

– Тогда скажите ему, чтобы он больше не приходил.

– Хорошо. Петр, чтобы больше ты ко мне не приходил. Кстати, на ужин сегодня будут голубцы, жду ровно в восемь.

На ней халатик с преобладанием желтого цвета, с темными крупными цветами. В нем она выглядит очень мило, как-то подомашнему. Его основная прелесть в том, что он сам по себе зеленый, цвета светофора.

– Голубцы на столе, мой руки. У меня есть вино, очень хорошее. Будешь?

– Нет, спасибо, желательно без него.

– Оно вкусное.

– Охотно верю, но не хочу даже вкусного.

– Ты странный человек.

– А странному человеку можно ложку?

– Голубцы положено есть вилкой.

– Тогда самое вкусное останется в тарелке.

Не будешь же спорить с хозяйкой. Но минут через пять она пересмат ривает свои позиции.

– Да, пожалуй, ты прав. – И достает две ложки из ящика стола.

– Что будет дальше?

– Чай с вишневым вареньем и фигурное катание.

– На чем мы остановимся после фигурного катания?

Она оседает, представив, что будет дальше.

– Не знаю, я не могу.

– По правде говоря, я ничего не понимаю в твоем поведении.

– Понимаешь, я не могу.

– Кажется, понял. Тормоза не дают?

– Мне даже с мужем было тяжело, а к тебе я еще не привыкла.

Вроде дошло. Когда в голову с детства вбито табу, от него трудно избавиться даже в тридцать. Ей надо помочь через это табу перешагнуть.

Идет показательное выступление фигуристов. Роднина и Пахомова – звезды семидесятых. Людмила замирает перед стартом, сосредоточенная, уверенная и сильная, ждет музыки. Вот она зазвучала, и прежде чем войти в танец-песню, она делает неуловимое движение плечами.

– Ты знаешь, я не столько жду ее танца, сколько этого движения. Оно меня всегда приводит в восторг.

– А я без ума от Овчинникова.

Развеиваются слова и их образы. Остаются в комнате двое – женщина и мужчина. Теперь известно, что купальный костюм – это очень серьезная проблема.

Целует она жадно и резко. В разгар поцелуя мои руки медленно идут по спине и, словно невзначай, прикасаются к застежке лифчика. На этот раз она пластмассовая с фигурным выступом. Оля вздрагивает и хмурится. Как же тяжело укрощать женщину в тридцать. И какой недотепа ее обкатывал?

– Лифчик ужасно мешает. Давай его снимем.

– Да ты что? Я не могу.

– Тебе и не надо, я сам. Ты только зажмурься.

– Я не могу.

– Тогда я зажмурюсь.

Она молчит, и это молчание колебания. Застежка расстегнута.

– Только закрой глаза.

Все равно темно. Сосок пойман губами, ну теперь тебе будет трудно устоять. Она вся затрепетала и обхватила мою голову руками. С каждой секундой теряет контроль над собой, все больше расслабляясь, но как только руки прикасаются к бедрам, она резко отталкивается и садится, откинувшись на спинку дивана и тяжело дыша.

– Давай выпьем что-нибудь успокаивающее.

– У меня ничего нет.

– Есть.

– Что?

– Пойдем, покажу.

Кефир – самое то для настоящего момента.

– Петр, ты ужасный человек.

– Ужасный и странный.

Напряжение снято, можно возобновить попытки.

От возбуждения она начинает покусывать кончики пальцев.

Когда страсти поулеглись, Оля вдруг становится серьезной.

– Скажи, ну почему Слава не может быть таким, как ты? Он выходил из себя, когда я о ком-то из мужчин отзывалась хорошо.

– Это и было причиной развода?

– Да, он чуть ли не с кулаками кидался на меня, когда я задерживалась на работе или любовалась кем-то из артистов.

– Ревность. Сколько вы прожили вместе?

– Восемь лет.

– И всегда так?

– В последнее время особенно. Он не ударил ни разу. – Она выпрямилась, и глаза ее заблестели гневом. – Пусть бы только попробовал. Но я поняла, что он может ударить. Как ты думаешь, я сделала правильно?

– Конечно, без доверия – не жизнь.

– Он недавно приходил, деньги приносил. Я его не пустила и деньги не взяла.

– Ну и зря.

– Нет, мы и без него проживем.

– Воспитывать и содержать дочь – это его обязанность и потребность, ты не должна его лишать своих прав, это жестоко.

– А он со мной обошелся не жестоко?

– Он посягнул на твою свободу чувств, за это ты его лишила себя, это справедливо. Но лишать его дочери ты не имеешь права.

– Так ты считаешь, что я должна была деньги взять?

– Разумеется. Он неплохой парень. Мастеровой, не курит, не пьет. Ушел, оставив все, значит, не мелочный. Принес деньги дочери, выполняя свой отцовский долг.

– Так что же, мне его брать обратно?

– Это по желанию. Но от дочери изолировать нельзя и надо постараться сохранить хотя бы уважение друг к другу. Все резать-то не надо.

– Нет, никогда! – Но прежней уверенности уже нет.

– Оля, я завтра улетаю в Москву доводить зубы до ума, здесь нет возможности поставить мосты, а там есть один адрес, дали ачайваямские знакомые.

Ее руки привычным движением поворачивают голову пациента к свету, хотя происходит все не в кабинете.

– Открой рот. Да, лунки зажили, мосты можно ставить.

За последние десять дней она сильно изменилась: осунулась, похудела, глаза ввалились. Расслабиться она так и не может, а без разгрузки попытки превратились в пытку. От прежней веселой Оли, которая лихо дергала зубы, не осталось и следа.

– Я уже пью сердечные капли, – показала она какую-то зеленую пакость.

– Поздравляю. Обмороков еще нет?

– Пока нет, но все знакомые от меня уже шарахаются.

– Не переживай, то ли еще будет. Но пока твой мучитель будет в командировке, ты восстановишься и, может быть, соберешься с духом.

– Нет, я, наверное, никогда не смогу. Когда ты уходишь, я еще час сижу около двери, а потом долго не могу заснуть. У меня все болит, но я ничего не могу с собой поделать.

– Но как же это у тебя получалось со Славой?

– Ему я не разрешала смотреть на себя, когда я раздетая, и прикасаться к груди, но у тебя это так хорошо получается. Я только начала понимать, как это все вкусно.

– Все, что было, только прелюдия.

– Я ему обязательно скажу: «Какой же ты мужчина?» Куда ему!

– Тем не менее он добился большего.

– А! – она махнула рукой. – Об этом и вспоминать страшно.

И вдруг она оживилась.

– Ведь ты летишь в Москву! Можно тебя попросить об одном одолжении.

– Неужели я отвечу отрицательно?

– У меня в Москве одна знакомая, она купила мне ковер. Ты мне привезешь его?

Она посмотрела почти испуганно, засомневавшись в этичности своей просьбы.

– Для этого мне нужно две вещи.

– Какие? – Она уже готова отказаться от нее.

– Первое – адрес твоей знакомой, желательно с телефоном, и второе – записку от тебя.

Оля вздохнула облегченно.

– А это удобно?

– Написать записку и адрес? Стоя, конечно, нет, а сидя удобно.

– Нет, ты ужасный человек! Только не говори ничего своим родителям.

– Хорошо. Но мне пора, пиши записку.

После прощальных поцелуев она резко открыла дверь и, прижавшись лбом к стене, простонала:

– Господи, какая же я дура!

Женщину в Москве зовут Лена. Постарше, у граций в отпуску, но де ловая. Рекомендация от наших почтарей и трехлитровая банка икры сра ботали мгновенно. На следующий день назначена встреча в институте имени Семашко.

Лена появляется после вызова и коротко кивает – жди. Это мы умеем. Еще через полчаса указывает на кресло.

– Да, зубки ты запустил.

– Лена, если что нужно… только сделай, есть же нечем.

– Нет, нет. Сделаем, сделаем. Придется немного заплатить.

– В пределах тысячи наскребу.

– Да ты что? Сотни много! Начнем с рентгена. Вот тебе карточка, запомни фамилию. Будешь лечиться под этой фамилией. Понял?