– Может, у кого есть какие критические замечания? Пожалуйста!

Ни у кого. Все хорошо, все ладно.

– Так что, никто не хочет?

В начале поприща мы вянем без борьбы, Перед опасностью позорно малодушны И перед властию презренные рабы.

Михаил Юрьевич, дорогой, не смотри на меня с печалью.

Пойду я повоюю, чтобы не завянуть.

– Есть? Петя? Пожалуйста! Прошу на трибуну!

Нашел, чем пугать. Трибуна – это не сила, это, скорее, слабость. Как залезешь, так понесет. Спину сверлят глаза Плетнёва и Дерюгина. Они запомнят и напомнят все. В лицо сотни человеческих глаз – а что ты скажешь?

– Мне не совсем понятно, зачем читал общие цифры бывший председ атель. По-моему, и писал-то не он.

Зал ожил. Григорий Владимирович не выдержал.

– Да, я помогал ему.

– Простите, вы мне слово дали? Прошу меня не перебивать. Отчет рабочкома должен быть о его конкретной работе, а не об общей, коллективной. О своих заслугах он скромно умолчал, и я считаю, что он просто отболтался. Что же касается недостатков руководства, то труднее их не уви деть, чем перечислить. Вот примеры. Первое. Делал мехпарк каток для аэропорта. Кстати, руководил Чернибок, который только что стоял на трибуне. Для ускорения процесса он ковшом «ЮМЗ» тряс цистерну, в которую заливали бетон, и, конечно, помял ее. В результате получился каток с вмятинами от ковша, НАП, в смысле начальник аэропорта, его благополучно забраковал, и недельная работа трех человек плюс к ней полсотни мешков цемента, завезенных за десять тысяч километров, выброшены, вычеркнуты из жизни. Кто за это ответил? Тишина. Далее. Сенокос. Это скорее издевательство над людьми, чем работа. За месяц бригада из двенадцати человек, в которой работал и я, накосила две тележки сена – от силы две тонны. Муравьи за это время натаскали бы больше. Почему? Дождь – косить нельзя, и тариф – хоть работай, хоть сиди. Сидеть, конечно, легче и приятнее.

Еще месячный труд двенадцати человек псу под хвост!

– Может быть, ты сам будешь директором?

– Можно попробовать, если вы настаиваете.

Кипит, милый, но молчит.

– Я могу продолжать? Спасибо. А рейс в Средние! Разве можно посылать тяжелые машины по болотам летом? Результат – четыре «сотки» стоят, нуждаются в ремонте, а им уже пора выходить, дорога не ждет. Тундра изуродована, а грузов перевезено всего десять тонн за месяц. Зимой их притащит одна «семьдесятипятка» за три дня. Один оползень, спровоцированный тяжелыми машинами, нанёс тундре рану, которую она не залечит за сотню лет. Мягко говоря, это называется головотяпством.

– Ты хочешь сказать, что я дурак?

– Ну что вы, я хочу сказать гораздо больше!

– Ну, я не знаю!

– Так слушайте. Или я лишен слова?

– Продолжай!

Григорий Владимирович внешне невозмутим, но улыбку ему сдержать ох как трудно. Михаил Иванович уже не смотрит в сторону трибуны, уперся взглядом в левый верхний угол зала.

– Продолжаю. Примеров, пожалуй, хватит, дальше лезть уже опасно. А вышеперечисленного достаточно, чтобы понять, что наш дружный коллектив под мудрым руководством нашей родной администрации натворил тьму дел, имеющих знак «минус». Понятно, что это не специальное вредительство, а результат ошибок руководства, хотя между этими вещами можно смело ставить знак равенства. Так вот, основная задача рабочкома – помочь руководству сделать правильные выводы из всего сказанного и в дальнейшем их избежать, а не отомстить мне за критику. И последнее. По сообщению агентства ОБС (одна баба свистнула), на место председателя рабочкома парторг метит поставить механика Дерюгина, и тот даже дал согласие. Мне бы хотелось, чтобы председателя выбирал не парторг, а собрание, и вот почему. Допустим, накажет меня за критику механик. Куда мне идти за защитой? К председателю рабочкома, то есть опять же к механику. Это же бессмыслица. Сейчас представитель парткома зачитает фамилии кандидатур будущего рабочкома, где половина – администрация, а вторая половина – вечный балласт типа Зои Танкай, уборщицы. Она, по-моему, читает по слогам, и единственная ее заслуга в том, что она член партии. В рабочкоме должны быть рабочие наиболее грамотные и хотя бы имеющие собственное мнение, а не обязательный партбилет. Это рабочком, комитет рабочих, а не админком. От себя лично я предлагаю кандидатуру Потапенко Остапа Петровича. У меня все. Если есть ко мне вопросы, пожалуйста.

Аплодисментов нет, но такое впечатление, что произошел громовой разряд. Зал гудит, как улей.

– Объявляется перерыв.

Ребята жмут руку, удивленно и одобрительно хлопают по плечам.

– Ну, молодец!

– Лихо ты!

Вельгоша тоже не поленился найти в толпе, протянул руку.

– Ты меня удивляешь.

– И не в первый раз.

Фойе кипит. Плетнёв с Дерюгиным смотрят волками. Григорий Влад имирович улыбнулся одобрительно.

После перерыва стандартное течение собрания уже не получилось.

– Петр Александрович только что высказался остро, хорошо, кое-где он даже прав. Но почему я вношу эти кандидатуры? Да чтобы рабочком работал, помогал администрации. Если вы сможете предложить другие, свои, пожалуйста, кто же против, лишь бы был результат. Давайте, пожалуйста. Может быть, кто-то еще желает высказаться? Нет? Тогда давайте, у кого есть какие предложения.

И предложения посыпались. Всего набралось восемнадцать кандидатур. После долгих споров решили внести в списки все восемнадцать, с условием половину вычеркнуть при тайном голосовании. Счетная комиссия часа два составляла списки, столько же ушло на голосование и подсчет. Собрание длилось до одиннадцати вечера. В начале двенадцатого огласили состав рабочкома. Потапенко, прораб Байкин, Силина – вечный секретарь, два механизатора, три оленевода и критиковавший баламут перевесом в один голос к Дерюгину. Последний в рабочком не попал, что и требовалось доказать.

На первом же заседания рабочкома председателем был избран Потапенко, замом – Байкин.

– Не знаю, что получится, – схватился за голову Григорий Владим ирович. – Будет ли этот рабочком работать?

Действительно, будет ли?

– Ну что ж, садись, – Плетнёв с явной неохотой уступает свое место Остапу Петровичу. Потапенко с чувством собственного достоинства и сознанием важности возложенной на него миссии оглашает порядок заседания рабочкома.

– По первому вопросу – заявление Фенюка Евгения Ивановича. Читаю заявление: «Я не согласен с тем, что меня перевели из трактористов в сельхозрабочие на месяц. Прошу рабочком разобраться».

На холеной плетневской физиономии не отражается ничего.

Ну и что, значит, так надо. Новоиспеченный пред ведет дальше.

– Евгений Иванович, расскажите, как было дело.

Женя сильно косит. Видимо, дефект от рождения, дочка у него тоже с косиной. От волнения его глаза разбегаются еще больше. Один устремляется на Плетнёва, второй впивается в вешалку. И непонятно, кого он ненавидит больше.

– Директор вызвал меня и сказал: «Завтра ты поедешь на Лелёму за дровами». Я ответил, что не могу, у меня бортовая течет, надо перебирать. Он говорит: «Не выедешь, пойдешь в сельхозрабочие». Я не выехал, а он перевел меня в сельхозрабочие на месяц. Ну не мог я выйти! После этой поездки в Средние сальник на бортовой размолотил, масло вообще не держит – сколько залил, столько и вытекло. Я б и до полдороги до Лелёмы не дошел бы.

Женя беспомощно развел руками – что ж тут неясного?

– Никакого отношения этот разговор к переводу в сельхозрабочие не имеет. – Плетнёв чувствует себя главным и на рабочкоме. – Я его перевел по производственной необходимости. А кроме того, он физически нездоров: у него выпадение прямой кишки.

Последнее он подчеркнул особенно ядовито.

– А если он нездоров, зачем вы дали ему более тяжелую работу, ведь он сейчас рубит дрова, – Григорий Владимирович продумал свою линию поведения.

– Да дело не в здоровье, а просто производственная необходимость.