Маяковский, будучи здесь проездом, так описывал город:

« Туман, пятна. Темно, непонятно. С трудом себя карабкал по ночи…по горе ли… И что ни дом – коробка, черней, чем погорелец». Впрочем, в институте ему понравилось. Первая Химическая, где выступал Маяковский – вполне себе ничего. Георгий как-то вел там лекцию. Большая аудитория; парты спускались вниз, лесенкой. Старинные, добротные. И акустика хорошая.

Кроме Маяковского, в эту окраинную караганду из знаменитостей заносило еще как-то раз Пушкина. Аж три раза, но все – проездом, и то весьма сомнительно. Деревянный дом в центре, рядом со спортшколой, имел мемориальную доску о том, что именно там, в здании почтовой станции, и останавливался однажды Пушкин, но сам этот дом был построен только в сороковые годы 19 века, а во времена Пушкина на его месте был пустырь.

Но, зато местные краеведы хором захлебывались от восторга, описывая, что в наш замечательный город приезжали Пушкин и Маяковский. Про то, что здесь родился и окончил гимназию Лосев, все они скромно умалчивали: похоже, кто такой Лосев, и про то, что он здесь жил – мало кто из них знал.

Дом с совой Жорик нашел без труда, подойдя к нему около семи вечера. Нижний этаж, на самом деле, оказался не подвальным, а полуподвальным. Но окна были плотно зашторены, и было не видать, что там происходит и кто там есть. Где вход, тоже было не понять: единственная парадная дверь, пожалуй, принадлежала хозяевам второго этажа. Или первого? Это – если считать нижний этаж совершенным подвалом… Наверху, похоже, были шикарные апартаменты. И глупо было туда звонить или стучать.

Георгий решил обойти здание с другой стороны: кажется, за ним был проход во двор, не закрытый воротами. Действительно, проход там был, там оказалась и лестница, ведущая вниз. Которая вела к грубой, но добротной железной некрашеной двери. Однако, звонка рядом с дверью не было; пришлось ломиться: стучать изо всех сил. В конце концов, дверь открыл какой-то длинноволосый парень:

– Проходи! – бросил он, пропустил вперед Жорика, а сам остался закрывать. Жорик прошел по длинному коридору без окон, оклеенному обоями под кирпич и украшенному авангардистской живописью и крупными фотографиями города в деревянных рамках. За следующей дверью был небольшой зал, и там, действительно, был камин. Сейчас он не работал. Свет в зале был потушен, и только горело несколько свечей. Из стереосистемы раздавалась музыка, и несколько девушек, чьи неясные очертания метались, как тени – стихийно танцевали, как кому бог на душу положит.

– Проходите дальше, – попросила Георгия одна из них.

А дальше был свет. Ещё один зал, с зашторенными окнами, длинным столом посередине, и большими, мрачными картинами на стенах. Лишь одна была веселенькой, с девочкой, лет пяти, с ясной беззубой улыбкой и в венке из ромашек. Видна была рука абсолютно другого художника.

Иосиф Мартович сидел за столом, вокруг которого ещё оставалось много свободных стульев. Вдоль стен их тоже было ещё порядком.

Завидев Жорика, единственный знакомый здесь человек подозвал его жестом, и Жорик спешно подошел и плюхнулся на стул рядом.

Люди, которые здесь собрались, были в основном среднего и старшего возраста. Одна из женщин резала пирог и раскладывала его не тарелки, подавая всем присутствующим.

– Попробуйте! Я сама пекла. Настоящий, осенний, с яблоками, – предлагала она. – Маша, Зоя, помогите мне налить гостям чаю!

Маша и Зоя – ну, и ещё, быть может, те, кто танцевал в темноте в соседнем зале – только и были из молодежи; должно быть, или поэтессы, или чьи-нибудь дочки. Они наливали чай из электросамовара, гости передавали кружки вперед, вдоль стола.

Перепало Иосифу Мартовичу, Жорику… Последний покосился на своего соседа: не потому ли он ходит на подобные посиделки так часто? Тогда ведь, дома можно совсем не готовить и не есть… Но, он отогнал эту мысль: у Иосифа Мартовича застыло на лице столь детское выражение счастья, когда тот уставился на гитару:

– Милый Анатолий! Исполни ещё мою любимую, «В этой старенькой комнате», – попросил этот поклонник творчества восторженно. Бард, который сидел, не слишком заметный, и отличался от остальных только тем, что тихонько побренькивал на гитаре, вздохнул. Многие за столом закатили глаза: похоже, репертуар Анатолия, а в особенности, объявленная песня, всем давно надоела, проникнув до самой печенки. Даже, самому исполнителю. Но, Анатолий стеснительно и виновато улыбнулся и запел.

Жорик песню слышал впервые, и она ему даже понравилась, непритязательная и душевная.

– Хотите, я рассказ новый прочту? – предложил полноватенький человек с круглым лицом.

– Подожди, Константин, еще не все в сборе! Нет ни Елены, ни самого Бориса… Куда без них начинать? И даже, наш именинник задерживается, – сказала та женщина, которая разрезала пирог.

– Я, сколько тут ни появлялся, всегда здесь что-нибудь жрут… Мы – люди творчества, или кто? Жрать, что ли, сюда приходим? – спросил худой длинноволосый молодой человек в клетчатой рубашке. По виду – явно выраженный художник. – Вы бы ещё вместо стульев здесь всем поставили унитазы. Чтобы, значит, все удовольствия сразу…

– Лёшенька, ты опять всё утрируешь! А поэтов нужно кормить! – при этих словах, все повернулись к вновь вошедшему. В дверях теперь стоял важный человек в черном, распахнутом плаще, в белой рубашке с галстуком, с букетом цветов и коробкой конфет. Чувствовал он себя прекрасно, весело и по-хозяйски.

– Это – сам хозяин Подвальчика, Борис Видко. В прошлом – поэт, и стихи у него неплохие были. Давно не пишет, к сожалению, – наклоняясь к Жорику, тихо повествовал Иосиф Мартович. – Рассказывает, что в молодости беда у него случилась с позвоночником, и тогда поехал он к Джуне Давиташвили: обычные врачи грозились, что еще немного – и будет он прикован к постели, до конца лет своих. Денег у него тогда было не слишком много; Джуна его подняла на ноги – а расплачиваться чем? Уговор у них был заранее: расплатится он стихами. Всеми теми, что еще нигде не публиковались. Джуна издала их от своего имени. И с тех пор, он почти не писал… Такая вот есть у него байка. Врет, наверное, как дышит. Но, в молодости действительно писал немного стихи: я в старых подшивках читал, в центральной библиотеке. В разделе «Творчество наших читателей». Богат наш город на поэтов, многие в молодости хоть что-нибудь, да сочиняли. Воздух, наверное, такой здесь…

– Цветы – поставьте в вазу. А конфеты – раздайте женщинам, – распоряжался тем временем хозяин. – В том зале – кулек на стуле. У окна, там – пирожные и вино. Как только придет Степанович, открываем и чествуем!

Следом за Борисом, сюда же грациозно вплыла дама с высокой прической и накинутой на плечи шалью. Она села на противоположной от входа стороне длинного узкого стола: там был установлен музыкальный центр. Сразу же пробно нажала несколько клавиш. Послышались звуки органа.

– Переключите мне на пианино; я пока не слишком здесь освоилась, – попросила она капризно. – Кто-нибудь знает, как?

Подошел длинноволосый парень возраста Жорика – тот самый, что открыл ему дверь. И стал возиться в аппаратуре.

И в это время, сюда, наконец, вошел Михаил Степанович, а за ним ввалились танцевавшие в темноте девчонки – студентки. И все начали бурно поздравлять именинника. Борис вручил скрипачу букет цветов, но именинник почти сразу передарил его Елене:

– Это – пусть будет вам, Елена! Давно хотел подарить вам цветы. В особенности, за прекрасное сопровождение для моей скрипки, когда мы исполняли Баха. И, хотя нам трудно бывает слаженно работать вместе – темперамент у нас разный… Но, думаю, получился, всё же, неплохой дуэт, – тихо, но при полном молчании, произнес Михаил Степанович, и все вокруг зааплодировали, а Елена подскочила, и бурно его расцеловала.

– Вы мне льстите, насчет прекрасного сопровождения, но – спасибо! – раскрасневшаяся пианистка просияла.

А потом кто-то читал стихи, а писатель – наконец, хотя долго дожидался своей очереди – зачел свой новый рассказ. Что-то ностальгическое, о встрече в деревне молодого человека с любимой женщиной, что оказалась гораздо старше, чем он думал, и о чем он догадался только по её черно-белым детским фотографиям. И о том, что они поженились и были счастливы.