– Игорь, – назвался блондин. – Стихи пишу. В стиле рэпа.

Зою заметно для кота передернуло.

Потом Лиза Котельщикова запрыгнула с ногами на Зоин диван, Игорь и Денис устроились прямо на паласе. А Машка уселась в кресло, взяла гитару и начала играть и петь.

Даша стояла у окна и курила, выпуская дым в форточку.

Зоя, хорошо зная Машкины песни, решила покинуть гостей и вскипятить чайник. За ней на кухню просочился и её верный рыцарь… Жорик запрыгнул на кухне на подоконник, и смотрел, как Зоя нарезает колбасу и сыр, принесенные Машкой, на бутерброды, перекладывает конфеты в вазочку и заваривает чай.

Потом они вместе вернулись к гостям.

– Неплохо, но банально. Я такого рода стихи пишу лет с десяти, наверное. А первое стихотворение написала в два года. Так трудно жить, когда так рано всё уже прошел! – Лиза Котельщикова улыбнулась, и состроила Игорю глазки. – А вообще, когда я была в Москве, меня, как талантливую поэтессу, познакомили с Ахмадулиной, и она мне сказала, чтобы я оставалась в провинции. «Поэты рождаются в провинции. В Москве поэты умирают», – сказала она, и посмотрела на меня с завистью. Да, у нас такой прекрасный город! У вас, Маша, нет песен о нашем городе?

– Нет.

– Обязательно напишите. Будут на любом вечере в ходу. А ещё – про осень и про весну. Будут приглашать – всегда должно быть что-то актуальное. По сезону.

– Ладно вам, Лиза! Хорошая же у Маши песня. Вот, если я спою – вы в кресле перевернетесь, – заявил Денис и запел гроулингом что-то по-английски.

– Ну почему! Неплохо, – восторженно заявила Лиза. – Но, Маше так петь не советую.

– Почему? – спросил Игорь. – Есть же и женский гроулинг.

– Давайте, я прочту вам одно стихотворение… Я его читала самому Гребенщикову, когда была в Петербурге. Мы с другом отыскали его квартиру. И позвонили. Я была тогда совсем юная, и он так на меня смотрел… «У Елизаветы два друга: конь и тот, что во сне»… Это он про меня написал, – и она начала читать стихотворение, как раз-таки про осень. По сезону.

«Кажется, её совсем занесло на поворотах. Лишь бы совсем не завралась», – подумал кот… Который когда-то был Жориком.

– Эх… Как быстро летит время, – грустно сказала Даша. – Мы вот сидим, веселые, живые, а… Еще недавно, был у меня друг. Тоже – бард. Две недели тому назад, я узнала, что его больше нет. Или бросился под машину, или – несчастный случай. Такие вот дела. Наших всё меньше, устала считать, кто ушел, и плакать.

– Да ну! Надо жить – и радоваться, слышали про позитивную философию? Я встаю по утрам, и говорю себе, какая я красивая. И талантливая. Так я и стала действительно талантливой, – Лиза фальшиво засмеялась.

Никто не заметил, как кот выскользнул в приоткрытую дверь, и снова ушел на кухню. Снова заскочил на подоконник и уставился в окно, на голые осенние деревья, лишенные листьев, и глухую кирпичную стену дома напротив.

Он подумал о том, что в своё время, как говорят, везде был официоз. Начинающим талантам было не пробиться, и, чтобы создать своё искусство, они создали андеграунд. Не напечатанную нигде поэзию, бардовскую песню. Впрочем, вслух читать стихи в кабаках – не ново; такое было и во времена Серебряного века поэзии. И что-то при этом ушло безвозвратно. Наверное, то таинство, когда ты один на один с печатными строками. Или – рукописными, чернильными буквами писем.

Андеграунд тоже имеет свои тяжелые рамки, не менее узкие, чем прокрустово ложе «системы»; такие же железные установки свой – чужой и толкание локтями соперника; такое же «так писать нельзя», без объяснений почему, и позицию, когда выставлять себя – норма… В андеграунд так же, как и в систему, не принимают чужаков, тех, кто не смог стать понятным, своим в доску, раскованным, с которым нельзя легко поболтать или выпить. Неформальный мир стал так же бездушен, как и творческий официоз. Мы скатились за пределы письменной культуры; она стала дописьменной… Вернее, постписьменной: не достаточно уже просто писать, чтобы тебя знали; нужно ещё и тусить. Приплясывать с песнями своего сочинения – или же ездить по различным литературным сборищам. Не у всех есть возможность и желание. Сколько у нас таких неприкаянных душ? «Я ушел от закона, но так и не дошел до любви» – как поет БГ… «Так и я остался вне времени и пространства, со своими прочитанными книгами, просмотренными фильмами и собственными рукописями, которые не горят в столе или никому не нужных файлах. Со своей исторической наукой и недописанной диссертацией. Как капитан Немо, на глубине своей комнаты, за двадцать тысяч лье отсюда. А теперь я и вовсе… кот».

Сюда на цыпочках пробралась Зоя, придвинула стульчик поближе к окну, села в темноте.

– Масик! И ты здесь? Как мне они все надоели…, – прошептала она и погладила кота. – Со своей кичливой поэзией. Наверное, я злая. И просто хочу спать. Свернуться клубочком. Носом к стенке… Или – поиграть немного на скрипке. Одна.

Глава 4. Новая жизнь

Кошачья вальяжность выветрилась с него, как вчерашний день. Беготня, суетня, отчеты и план по новым методичкам, подготовка к лекциям и семинарам, попытка на всякий случай разобраться в жориковой диссертации – вдруг, научный руководитель позвонит и назначит встречу… Всё это закрутило бывшего кота, постепенно превращая его в реального «препода».

С ребятами он был мягким, но строгим, спуску не давал; излагал материал, должно быть, не столь глубинно и интересно, как настоящий Георгий Владимирович, но доходчиво, последовательно, со схемами и комментариями для лучшего запоминания, и с массой необходимых для некоторой разрядки и отдыха, анекдотов, так сказать: говорил про исторические загадки, смешные случаи с великими людьми или странные события, зафиксированные историческими свидетельствами.

Стал замечать за собой склонность к чтению фантастики, фентези и эзотерики – и увлекся этим в свободное от работы время, для отдыха. В библиотеке этого добра было изрядно.

Чисто преподавательская работа его не сильно напрягала, хотя он понимал, что по-настоящему он не силен в материале, находясь чуть дальше рядового студента, и «плавает» слегка. Ему, по существу, срочно необходим был кот. Черный, с белым пятнышком на грудке. Кроме того, что его нужно было отыскать – также необходимо было ему вернуть человеческий облик…

«Думаю, стены и обстановка помогут в этом. И, быть может, полное соответствие времени суток и условий… Вечер, пассы, – размышлял тот, кто и сам недавно побывал в шкуре кота и знал, как это непросто. – Но главное, конечно – его отыскать. Чтобы он жив оказался. Жизнь кота – не такая уж простая штука, если ты оказался на улице. В особенности, если до этого был человеком домашнего склада, интеллигентным книгочеем… Жориком, в общем».

Он был… непонятно, кто. И каков его социальный статус? Бывший кот, а ныне – преподаватель. Для простоты, он стал, даже мысленно, называть себя «Жорик». Ведь он, здесь и сейчас, замещал Жорика, жил в его комнате в общежитии и проводил за него занятия. Это действо напоминало ему театр одного актера. Но он неплохо вжился в эту роль. Иногда ему даже казалось, что Жориком он был всегда. Только, у него что-то случилось с головой, и ему привиделся странный бред. А еще, он ничего не помнил о своей жизни до тех пор, как куда-то исчез его серый кот. С другой стороны, иногда ему казалось иное… Что он сам был этим серым котом. Даже, им когда-то и родился. Только, почему-то внезапно стал человеком. Но многие привычки поведения кота у него до сих пор сохранились.

А так… Если оставить в стороне вечный вопрос, кто мы, откуда и куда идем, то будни преподавателя всё более и более становились для него привычными.

Например, только что он провёл очередную лекцию по культурологии. Посвященную христианству. И его лекция стояла в расписании аж четвертой парой. Последней… И студенческая разморенная усталость так и парила над аудиторией. И потому, некоторые студенточки, даже сидя на передних партах, откровенно наплевали на Жорика и приводили в порядок свои ногти, или причесывались и подкрашивали глаза, глядя в маленькое зеркальце, положенное на парту, или посылали кому-то сообщения.