И потому, к концу этого дня Жорик шел домой с совершенно сизым, еле ворочавшимся во рту, языком. В шесть вечера. И возвращался той же дорогой. В его желудке, уже переварившем булочку, купленную пропрыгом в буфете, наблюдалась торричеллиева пустота, а всякие желания, кроме единственного: добраться скорее до своей теплой комнаты, постели и кофе – отсутствовали вовсе.

Как раз когда он вышел на улицу и направился домой, начался довольно крупный дождь, грозящий перейти в ливень. На улицах большей частью было пусто. Газетный киоск, мимо которого он пронесся с утра, был уже закрыт, уличное кафе рядом – тоже.

«Стоп! – отдал себе мысленное приказание Жорик, заметив мимоходом, краем глаза, небольшое серое пятнышко между газетным киоском и уже закрытым лотком с беляшами. – Это же тот кот!» Он подошел поближе. Кот, щемившийся промеж двух стенок, подался к нему и слабо мяукнул. Да, несомненно, это был его утренний "хаджит"… Жорик присел на корточки и погладил кота по голове, отметив, что на ухе у животного начиналась парша.

– Да ты, братец, видать, не первый день по улице путешествуешь! – сказал тихо Жорик коту. – Заболел, бродяга! Или – хозяева из-за парши и выставили?

Кота ему было жалко. Любое животное, особенно не кормленое и не леченное, могло "сгореть" от парши буквально за месяц. И почти ничего не помогало. Но он случайно знал хорошее от этой напасти средство: надо было смазать места на ушах, покрытые паршой, маслом чайного дерева – и всё прошло бы дня через два-три. Так ему однажды пояснила его знакомая девушка-ветеринар, у которой жили два откормленных, холеных кота и которая одного из них вылечила подобным образом.

– Ну что, кот, пойдешь ко мне? Вылечу, а там – видно будет, – предложил Жорик, беря на руки бедолагу и засовывая его под куртку.

По дороге кот вел себя относительно хорошо. Сидел смирно и не вырывался, только урча басом в особо опасных местах: с большим количеством машин, – и слегка выпуская при этом коготки. Свободной рукой Жорик слегка приглаживал его по голове в такие минуты.

«Если уже привык к улице – поест, отоспится и сбежит», – подумал Георгий. Так однажды уже бывало: подобрал он кота на остановке, возле геофака, в дождь. Тоже серого. Тот мяукал, весьма жалостливо, хотя был весьма отъетым. Принес домой… Кот даже есть ничего не стал: так испугался. С испугу даже обделал одеяло, бегал и орал: замуровали, мол, демоны! Тяжко, видать, было ему в такой малюсенькой комнатке после вольной вольницы. Выходил Жорик ночью из комнаты в общий с соседями туалет – кот и сбежал. Соседи внешнюю дверь не запирали, а постоянно оставляли зачем-то открытой. Уж неизвестно, как кот на улицу вышел: вахта после двенадцати закрывалась, и никого больше не впускали и не выпускали. Это было, в основном, студенческое общежитие; лишь в этом крыле этого этажа проживало и несколько сотрудников. Переживал тогда Георгий за того полосатого кота. Пока однажды не встретил его снова: у вахтеров обретался, в горном корпусе. Вахтерша тетя Нина, выдавая Жорику ключи от кабинета, рассказала ему, что зовут кота Васькой, и что он – вполне заслуженный работник; почитай, что десять лет уже живет при институте. Выходит на остановку ближайшую, и у студентов попрошайничает. И на вахте ему тоже неплохо перепадает…

Приживется ли этот бродяга?

– Ну, вот мы и дома! – сказал он коту, открыв дверь комнаты и запуская вперед себя полосатого гостя. И тот сразу растворился где-то, предположительно под кроватью…

Вот так само собой и получилось, что Жорик обзавелся котом. И это хитрое животное совершенно ему не мешало, хотя он и был постоянно занят: то пропадал на работе, то сидел и писал диссертацию. Уши кота, помазанные маслом чайного дерева, быстро вылечились. Правда, попытка его помыть ни к чему не привела: кот боялся воды до смерти и защищал себя отважно. Весь исцарапанный до крови, Жорик решил прекратить бойню: оно того не стоило. И с этих пор больше никогда не возобновлял подобных попыток. Да и кот в последующие несколько дней сам привел себя в надлежащий вид, став чистым и холеным.

В общем, котейка оказался покладистым, и абсолютно не мешал Жорику. Единственным неприятным фактором было лишь то, что новый пушистый друг в первый же день пометил все углы: с испуга, наверное. А так, даже в поставленный для него в углу ящичек с песком он не ходил: предпочитал прогуляться на улицу через форточку. Этаж, к кошачьему счастью, у хозяина был первый.

Он назвал кота Василием. Васька любил устраиваться у Жорика на коленях, в особенности тогда, когда хозяин играл в компьютерные игры, и громко мурчать. Но оставался кот на коленях, только когда приходил сам. Любые попытки Жорика в другое время взять его на руки он рассматривал как посягательство на своё кошачье достоинство: тут же спрыгивая, громко говорил что-то, похожее на "Бу!", и рассасывался или под кроватью, или в проеме форточки.

Так они теперь и жили…

***

Жорик в свободное от института время практически нигде не бывал; не только потому, что много времени уделял написанию диссертации. Просто, одни друзья уже женились, например, друг детства Богдан. Работал теперь мастером на заводе, дома – уже двое детей по лавкам, когда только успел. Остальные знакомые, не относящиеся к разряду коллег, почти все, приходились на этап его поэтической дикой молодости – еще в последних классах школы, он попал в организованный при городской газете поэтический клуб «Взлёт». В этом клубе, который вел строгий дядечка с усами, Александр Петрович, который написал две песни: «Мой городок, мой островок» и «Россия», и непременно исполнял их на каждом официальном мероприятии города – на которое позовут, молодежный тусняк был довольно большой: Александр Петрович прошелся по всем школам города, вещал с большим энтузиазмом, и насобирал «молодые таланты». Ну, а у молодых талантов были друзья, и – друзья друзей…

Конечно, Георгий с большинством потерял связь, когда поступил в ВУЗ и уехал учиться. Но, иногда встречал старых знакомых, просто на улицах города, и попадал то в гости, то на какое-нибудь мероприятие.

Не только к бывшим «молодым дарованиям», но и к друзьям клуба, намного старшим. Самого Александра Петровича он пока больше не встречал – доходили слухи, что тот ютился теперь при каком-то небольшом музее, то ли директором, то ли его заместителем. Но, с некоторыми представителями городской «творческой интеллигенции» судьба сводила.

В особенности, в таком месте, как центральный рынок, или, в устном упоминании, «базар».

Этот самый базар, огороженный кирпичной стеной, находился рядом с храмом. Перед рынком, где продавали и продукты, и вещи, кроме того, стояли лотки и машины. Большие грузовые машины с овощами стояли в два ряда, между ними был проход, в котором двигались люди: не только покупатели этих овощей, но и желающие попасть на рынок или в Михайловский собор. За рядом машин, близких к стене, были расположены лотки с мелким барахлом: халатами, колготками, носками, утюгами, мылом, посудой и прочим товаром.

При одном из лотков, с футболками и женскими кофточками, стояла молодая цыганка, а рядом – её мамаша, увешанная золотыми серьгами и монистами, дородная цыганка с властным, тяжелым взглядом. Первая уже обхаживала покупательницу, молодую девушку, пытаясь всучить кроме красивой футболки мутного вида олимпийку:

– Долго носиться будет, добром ещё вспомнишь!

А пожилая цыганка вцепилась в проходящего мимо Жорика:

– Позолоти ручку! Погадаю, мой яхонтовый. Денежку дай только. Не подумай, я верну, вот увидишь! Для гадания нужна, и обязательно купюрой, что у тебя самая большая есть. Не ограблю. Что я, по твоему, похожа на нищую? Да ко мне со всей страны едут: помоги, мол! Я многое могу!

Георгий не знал, как отделаться от цыганки, и уже полез в кошелек, за купюрой. Однако, в этот самый момент, сзади его окликнули:

– О, кого я вижу! – послышался веселый, громкий бас, и Жорика оторвали от цыганки, и вместе с толпой проволокли на выход из злополучного прохода между кирпичной стеной и лотками.