— О, пожалуйста!

Кто-то из офицеров направляется к Луцкому и сообщает ему о желании баронессы. Луцкий уже заинтересовался лорнирующей его дамой. Он не может скрыть своего восхищения, когда подходит к баронессе.

Медленным движением баронесса протягивает ему руку, и, когда он почтительно кланяется ей, она непринужденно говорит:

— Я очень рада!

— Благодарю! Считаю за счастье.

— Ну, а теперь, господа, я вношу маленькое предложение. Молебен кончается, — едемте ко мне. Ведь сегодня наш общий праздник. Надеюсь, что и вы не откажетесь, — обращается она к Луцкому.

— Баронесса, я не ожидал такой чести. И, если хотя на минуту сумею доставить вам удовольствие, я буду счастлив…

— Ну, вот и хорошо. Едемте!

Отель Модерн. Два, соединенных вместе, роскошно обставленных номера — один в две, другой в три комнаты, — занимает баронесса Глинская.

Большая гостиная залита солнечным светом, сверкает золотом бра, багетов, бордюра и граненым хрусталем царски сервированного стола.

Шумное общество, сливки харбинской аристократии со смехом и шутками — только что от молебствия.

Декольте. Тюль. Бриллианты. Желтые скулы японцев. Фраки. Мундиры. Блеск.

Событие национальной радости отмечает баронесса банкетом.

По правую руку баронессы — генерал Хорват. Плавно покачивается седая борода, и в руке высоко… бокал.

— …и кончая мою речь, господа, я должен сказать, что три солнца сияют для нас в этот праздник: первое божье, на небе; второе — оттуда, с Урала — солнце победы и третье… на губах улыбка, бородка склоняется: — третье — в глазах нашей прелестной очаровательной хозяйки…

— Браво! Браво! Шарман!.. — в восторге две молодые княжны Голицыны.

Луцкий вспоминает невольно четвертое солнце… То… Над зданием японского консула.

— Еще, господа, два слова. Скоро Россия будет снова единой… И в деле спасения родины немалую роль сыграет Дальний Восток. Здесь собрались лучшие русские люди… Отсюда — заря спасения. Правда, Николай Львович? Ведь вы хорошо знаете нашу окраину…

— Разумеется… да, — подтверждает Гондатти с улыбкой… И не поймешь: насмешливо или серьезно.

Умен Гондатти! Умен.

— А теперь — и Хорват в сторону полковника Изомэ — за здоровье наших друзей и союзников — доблестный японский народ — ура!

— Ура-а-а!!!

Изомэ привстает;

— Русски… Японски народ… друзья.

— Ура-а-а!!!

Хорват кончил.

Разговор разбивается, дробится тихим, солидным журчаньем… Яркими вспышками. Здесь… там…

Стук ножей, вилок. Дамский смех. Бокалы о бокалы… дзинь…

— Я полагаю — Востротин, профессор, редактор «Русского Голоса» — я полагаю: спасение России — в тесном содружестве классов под управлением твердой руки. Кроме того, Россия — страна земледелия… Да… Рационально поставить хозяйство может только помещик. Народ самому себе нельзя предоставить… Мужик без опеки — глуп, нерасчетлив, лентяй… Ваше мнение, господин Садовский-Ржевский?

— Тоже!

— Да… Лучшие русские люди придут к одному… Даже из левых… Вы были эс-эром?

— Да! Эволюция. Ныне ж Россия — только ребенок… Путь революции опасен… Результат — большевизм и анархия. А по идее был я эс-эром. По идее я собственно им и остался… — и жиром заплывший Гарри Садовскй-Ржевский пьет залпом бокал за бокалом.

Луцкий глядит удивленно.

— А по моему — драть мужика!.. И жидов перевешать — юный Голицын, корнет, ад'ютант барона Унгерна, глазами рысьими тупо уставился в рюмку… — Драть!

— За здоровье хозяйки! Ура-а-а!

— Ура а-а!!!

— Ха-ха-ха-ха! Мама! Мэри! Послушайте, что он говорит! — звонко смеется красавица Лили Голицына.

— Я говорю, что в любви и дворянки, и пейзанки одинаково хороши, — делает изящный поклон молодой князь Ухтомский.

— Кня-а-зь!

— Поверьте, я знаю Россию и русский народ! Здесь в Харбине, например, я во всех газетах — сотрудником.

— Кня-а-зь!

— Пардон!

Красным полымем рдеют края небосклона.

Вечер.

Баронесса устала смеяться, слушать, пленять, вести дипломатию.

Юный Голицын, за портьерой, украдкой сыпет на палец белый порошок. Нюхает… В рысьих глазах — переливами блеск… Гнется осиная талия…

Стол. В стаканах недопитый кофе. В вазах остатки бананов, груш, винограда.

Вечер. Устали. Прощаются.

Баронесса тихонько — полковнику Луцкому:

— Полковник! Разрешите мне вас задержать на минутку.

— С восторгом!

Хорват:

— Чаровница! Надеюсь, видеть вас у себя перед поездкой во Владивосток. До свиданья!

Старый Голицын любезно ведет генерала под ручку. Нельзя же — патрон.

Баронесса идет провожать.

Луцкий один. Задумчиво смотрит… Потом подходит к камину и видит: стоят на консоле две статуэтки: Сократ и Венера.

— Полковник, прошу вас, — и баронесса, кивнув головой в сторону будуара, исчезает за обитой голубым шелком дверью.

Полковник Луцкий следует за ней. Да, ему нравится баронесса. Он это и не скрывает. Разве она может не нравиться? Он зачарован ее мягкими жестами, ее всепокоряющим изяществом…

— Как здесь хорошо, — говорит он, опустившись на покрытую щелком кушетку. Матовый свет сквозь абажур люстры играет радугой в маленьких хрустальных колокольчиках — цветах, свисающих с потолка. Везде на столиках изящные безделушки, вазочки, на стенах китайские панно.

— Не правда ли, здесь можно и помечтать, — говорит, улыбаясь, баронесса, усаживаясь на низкий пуф напротив полковника.

Сильно декольтированная, она напоминает натурально сделанный восковой бюст, только для приличия прикрытый тканью.

Полковник, как зачарованный, не отрываясь смотрит на баронессу. Мысленно он срывает с нее намеки платья, впивается губами в ее тело и пьет томную дурманящую влагу…

— Григорий Григорьевич, — говорит баронесса, — я хотела с вами посоветоваться…

— Баронесса, — я вас слушаю.

— Могу ли я использовать вас для нашего дела?

— О! Всем, чем могу быть полезным.

— Так слушайте.

Она придвигается еще ближе к полковнику. Она жжет его своим дыханием, туманит его мысли. Нечаянное прикосновение ее руки — электрическая струя по его телу. Он уже чувствует — он весь во власти этой женщины, готов по первому ее приказу исполнить любое ее поручение…

— Вы, вероятно, слышали историю с полковником Солодовниковым, — продолжает баронесса, — его арестовали тогда под Иркутском.

— Солодовниковым? — переспрашивает Луцкий. Он что- то не припоминает.

— Он ехал в закрытом чемодане из Петрограда. Он являлся уполномоченным тайного отряда Генро 23+18.

— Это что? — опять не понимает полковник.

— Это шифр Генро. Отряд Генро оказывал нам уже немаловажные услуги. Помните историю с Яковлевым?

— Да, я слышал.

— Так вот, теперь в наших руках имеется уже достаточно сил, чтобы приступить к захвату власти самостоятельно…

— Но как же Генро?

— О, Генро, конечно, имеет свои планы… Нам придется их провоцировать, чтобы использовать.

— Понимаю. Но как это сделать? Все наши организации, вместе взятые, ничто по сравнению с контрразведкой Генро.

— Да, они следят за нами. За каждым нашим шагом. Но мы их перехитрим.

Полковник с восхищением смотрит на баронессу. Он сейчас не в состоянии оценить все, что говорит баронесса. Но ее затея ему кажется грандиозной, величественной… в пользу родины и народа…

— Наш план, — говорит баронесса, понижая голос, — заключается в том, чтобы…

…Чье-то ухо тесно прижалось к замочной скважине и жадно ловит каждое слово баронессы…

— Так вот она какая! — думает Луцкий, когда баронесса кончает изложение своего плана; он в восторге. Но что надо этим людям, руководимым ею? Какое отношение она имеет к генералу О-ой? Странная женщина!

— Это требуют интересы нашей родины. Интересы нашей великой страны, великого русского народа, — говорит баронесса.