— Нет его… Заставили…
— Что-о?.. — сообразив:
— Назад, к Мучной!.. — и одним прыжком на паровоз, за ним — команда с броневика.
— …Я… я…
К печке прижат штыками человек. Его лицо не отличишь от изразцов: как мел! Только глаза в огне.
— Давай жезл!.. — один из обезумевших в панике.
— Что, вы с ума сошли? — и браунингом на трусов.
Расступились штыками — трупом валится обессиленный начальник раз'езда.
Потом к этому, с браунингом — штыки:
— А ты кто такой?
— На фронт, там чехи подорвали броневик, — вместо ответа им.
Но паника цепко сдавила их душу — сорвала маски, глаза в безумии:
— Окружены!.. Ты тоже предатель! Едем с нами обратно… В штаб…
— Трусы — один останусь! Ни шагу ко мне — и прямо в гущу наступающих браунинг втиснул.
— Ту-у-у-у…
— Айда, бросай!.. Скорей — эшелон уходит, — как волной схлынули и догонять эшелон.
И — командир за ними…
К фонопору:
— Товарищ Мировский — Никольский батальон бросил фронт, встретьте надлежаще.
— Пулеметами!.. Ты тоже не оставайся один — что сделаешь?
— Остаюсь, все-таки…
— Приказываю…
— Остаюсь!
— Расстреляю!
— Можете!
— Сумасшедший, чорт с тобой… Оставайся…
— Правильно!
Николай один…
Побелевшими губами шепчет, дрожит стрелочник, ему:
— Товарищ, ваш броневик тоже ушел за эшелоном…
… — И эти струсили, значит… Совсем один остался: вот так авангард… Выручил…
Сел к телеграфному аппарату, а возле положил браунинг.
Подумал про себя, а вслух вышло:
— Ловко…
… — А ведь они разорвут его в клочья, заколют… — и проводник в страхе зажмурил глаза и присел на пол в коридоре вагона.
…Нет! — Тише… Все тише бурлит за обшивкой вагона море людское… вот застучали, захлопали железные листы крыши вагона — кто-то поднялся, прошел, стал и…
— Товарищи! — в жуткой тиши — не поверил проводник, приподнялся, чуть выглянул в окно:
— Он, заговорил: ну, значить все в порядке… — подумал и смело прошел по вагону. Заглянул в купэ — пусто… — Разбежались все, оставили его одного… Вот — товарищи… и штаны тут… Ай-ай, без штанов… — струсили — убьют… А еще на фронт едут… А он — крепкий, молодец… И проводник стал слушать.
А Краснощеков все говорил и говорил… Просто, понятно, немного с акцентом, но ясно, и главное, — так просто и вразумительно и нужно. И все больше и сильнее чувствовалось — ну, теперь они его поймут и — послушают:
— Правильно!..
— Дельно говорит!..
Вот уже там, здесь раздается в толпе вооруженных людей с такими возбужденными лицами и злыми и недоверчивыми глазами.
И чувствуют, что правда: и никуда им не уйти от чехов — все равно будут бить, край разорят; драться, как ни прикладывай, все равно придется… хоть сейчас… али — потом…
И ясно всем — сейчас легче побить, потом будет труднее.
И разве он гонит насильно:
— Идите по домам, — слышал, говорит…
— Только, что вы там найдете — чехов, которые по одиночке вас расхлещут, да поперевесят, а здесь, вот сейчас вы — сила… И мы спасем от разорения край и завоюем революцию.
И так кончил.
Все знали теперь, что уж это так, и что надо драться… а раз драться, так серьезно… и — решили тут же, ночью:
— На руки его, качать!.. В вагон… да с ним на фронт…
— На фронт!.. — гудела толпа…
Сами прицепили эшелон к его поезду и айда… С песнями и твердостью.
А Краснощеков спокойно у окна, один — смотрит в ночь, в искры, полосы огня от быстро мчащегося паровоза… а сзади — громыхает эшелон хороших ребят.
— В штабе недочет… думает он и чуть-чуть улыбка, но никто не видит: в купэ темно и один.
3. Цепи желтого дьявола
Гудит… Стонет протяжно, колышет, качает воздух, забирая за собой хвостом:
— У-х-х-хху… у-хуу… у-хуу…
Тяжелый снаряд через легкие блиндажи окопов в прорыве между железной дорогой и цементной сопкой — левого фланга боевого участка фронта.
Грузчик сорвал шляпу и крестится:
— Господи, пронеси!..
Пролетело.
Голова из блиндажа высунулась, а рукой:
— Вон она, туды ее мать, вон! — и грузчик толстым закорузлым пальцем туда за снарядом в тыл.
А другой, поглубже уткнувшись:
— Разве мы в силах воевать против всех наций?..
— В силах — потому, мы пролетариат!.. — нас везде много, больше всех…
— А что толку: оружия нет, а тут — техника…
…У-у-у-ух… у-ух…
— Вон она, вон она — опять загула…
Глубоко в блиндаже:
— Я, брат, всю германскую воевал — старый солдат, знаю… а ты чего — красногвардеец… ты и пороха-то еще не нюхал, и в штыковой не был…
— Буду — значит… не бойсь, не подгадим…
У у-ух… жжжеееиии…
— Их засыпает… в наступление собирается… вот погоди — к ночи… а то под утро…
Всю ночь косили пулеметы болотную траву у цементных сопок.
Свистала, визжала трава, как под литовкой, а сопки гремели, перекликались.
… — Как у тебя на правом? — по фоническому плотно к уху трубку, лежа на карте.
… — Весело поливают…
— А ребята? — опять с левого фланга… лежит, повернул голову.
Фонарь на полу, светом в лицо — молодое, загорелое, бритая голова.
— Молодцом! — И неунывающий голос Шевченко Гаврилы прерывается командой по флангу…
А потом к нему, на левый:
— Слышишь, я собираюсь сделать вылазку… темно, ни черта не видать, как бы не прошли проволоку чехособаки…
— Хорошо… у меня уже двинут батальон под прикрытием пулеметных сопочек — ушли…
— Держи связь в случае заварухи — может быть, завяжется бой к утру…
— Ну, само собой… Только что-то не нравится мне это утро…
— Что?
— Да видно будет все… — желтые близко… патронов мало, да и ребята…
— Ни черта… хоть бы сам дья…
Уух-жжи-жи…
Начальник фланга на ухо Флегонтову, шопотом:
— Видишь — японцы… цепями… в лощину… на наш участок:
— Вижу… — смотрит в бинокль.
— Иди к батальону в цепь — ближе с ними… предупреди ротных… а я здесь буду, с пулеметами…
В бледном рассвете из под тумана, над высокой болотной травой красные околыши шапок цепочкой рассеялись… колеблются — двигаются перебежками…
Ближе…
Уже развиднело… и солнце.
Полыхнуло траву — зарозовело в росе, заискрилась омытая.
И — как красные маки — японские картузы близко поднялись… и широкой цепью с равнением по рядам — в атаку марш…
…. — Японцы!.. японцы!.. — по редкой цепочке батальона.
Высокая тонкая фигура в папахе, бегом по цепи…
— Ребята — крепко!.. — не пори горячки… не стреляй… дождем, а потом в штыки… — и Флегонтов присел в середину батальона, опершись на винтовку.
Горгочет, двигаясь, японская колонна… Громкая гортанная команда офицеров…
Вот блеснула шашка — сейчас бросятся.
… — Японцы… японцы… — дрожью по рядам батальона.
Мертвая ждущая тишина да солнце!
Вдруг:
— Банзааай!.. — в ста шагах.
Дрогнул батальон, поднялся, и…
Но с пулеметных гнезд вовремя:
— Трррррр… та-та-та… та-та-та… та-та-та-та-та… — зарезали, застрочили и — стоп.
— Батальон, вперед!!. — хриплое…
— Урр-р-аааа!!! — ринулся…
— Все, Николай? — нагибается Ильицкий с броневика.
— Нет, вон еще один! — смотрит в бинокль Тонконогий, комфронта.
— Подождем?
— Конечно!.. — и по вертикальной лесенке, на броневую площадку и к Тонконогому:
— Какого черта, ведь отбили атаку — чисто!.. Ни одного японца — видите?..
— И уходим с фронта!..
— Что за чертовщина?..
Бууух…
— Видите? Сзади стреляют… а?
— Скорей! — кричит Ильицкий подходящему красногвардейцу, — скорей!
Тот бегом…
— Табак дело!..
Подбежал. Не может влезть — устал очень…
— На, руку! — и Николай принял от него винтовку, а другой за шинель…
