Влез… тяжело дышит:
— Я ж говорил… разве мы… в силах воевать… против всех наций!..
Ильицкий не выдержал и раскатился: — сзади стреляют, впереди — никого.
…А здесь — «все нации»…
Броневик тихо стал отходить.
Фронт покидали без выстрела.
А в тыл — навели орудия.
Едем — приготовились…
На всякий случай…
4. Хвосты
— Чехи обошли, вот и отступили…
Длинный, черный капитан Сакович — спец, командующий войсками Приморского сектора, защищается.
Часто он вытягивает свою тонкую, жилистую шею и пальцем за воротник — выправляет его, точно он ему мешает.
Длинный салон-вагон.
Расширенное заседание командного состава фронта и Дальсовнаркома.
… Как быть дальше — японцы выступили…
Всех занимает неотвязная мысль.
— Вот кого нам благодарить! — и Краснолобов Ильницкому газету, через стол, передает: — Меньшевиков!
… — Вот, читай: «Нам не надо Дарданелл»… — и пальцем на заголовок — видишь, как упрашивает подлец Ходоров англичан снять с «Суффолька» дальнобойные орудия… Распинается…
— Упросил, сняли… а позавчера ими и садили по нам. — Николай из угла Ильицкому.
— А потом японцы пошли в наступление, — Сакович ободренно…
— А потом вы бежали… и со страху по своим стреляли… — Николай озлобленно.
— Ну, ну, это кончено! — и Краснолобов громко…
Чувствовалась накаленность атмосферы недоверия, плохой распорядительности командующего.
Краснолобов:
— Теперь нужно думать, как исправить… и все-таки перейти в наступление — обязательно… — разряжает атмосферу конфликта…
Но наступать!..
— Надо организовать партизанские отряды — хорошо вооружить, дорогу взорвать, да с магистрали долой… в сопки.
Никто не верит серьезности слов начальника левого фланга.
… — Паника… думают многие — струсил…
Но Ильицкий и Тонконогий поддерживают Николая. Краснолобов молчит: он хочет бороться фронтом…
— Лазо бы сюда — думает.
А Сакович наклонился к Чумаку на ухо:
— Жена бросила: к белогвардейскому офицеру ушла… Тот на него недоуменно…
А командующий еще:
… — И воротничков нет…
Чумак отвернулся, ничего не сказал… Не мог…
Встал, сплюнул, подошел к товарищу, говорившему о партизанских отрядах, хлопнул его по бритому затылку:
— Верно, брат — партизанить надо!
И вышел из салона.
… — В очередь! В очередь становись!.. — кричат из длинного хвоста.
Жарко, душно на станции… А хвост, извиваясь, бежит из станции на перрон, в станционный садик, там на пути к эшелону.
У столика в углу, потные, грязные сидят двое: Гапон — комиссар финансов Дальсовнаркома и Чумак — начхоз фронта.
— Получай! — и Гапон передает пачку косарей[6] красноармейцам.
А Чумак ему же — чистый паспортный бланк:
— Заполни свое имя и фамилию! Просто…
И движется хвост.
Приморская армия получает деньги и паспорта…
— Довольно, повоевали!.. — разговоры.
— Разве мы можем против всех наций!..
— Верно!
— Ну, ты — «верно». — Гапон через дымчатые очки на него: — уже получал, хочет второй раз…
Шум, гам, ругня…
Не удалось — узнали…
— Дальше! Следующий…
И тянется хвост…
И это — не на одной станции — на многих: на Имане, на Бикине, на Розенгардовке…
Такие же хвосты.
Решили — приморскую красноармейскую часть армии мобилизованных распустить…
Распускают — рассчитывают:
— Даешь косари!..
В хвосте:
— А мы — в сопки! — и рабочий Временных Мастерских с Первой речки прикручивает покрепче ремешки сумки: — верно, товарищ Тонконогий!..
С ним уходит отряд, далеко — в тыл, к неприятелю…
Бодрые веселые ребята, все — красногвардейцы, все — рабочие.
Николай и Ильицкий прощаются с Тонконогим:
— Во Владивосток?
— Во Владивосток!
— Увидимся!
5. Кружево техники
Без края в ширь, серым стальным зеркалом лег у Хабаровского крутика полноводный таежный Амур. Такой же неверный, изменчивый, как гуран[7], сахалинец со своим метким карабином в тайге, на шурфах, как обманчивое близкое марево синего Сихота-Алиньского хребта.
То безмолвный, беззвучный он катится в песчаных плесах хлебородной амурской житницы; то гремит, кричит и клекочет, прорываясь в Хинганских ущельях…
Вот по этому простору, от города Хабаровска, через трехверстную ширь переброшено чудо…
Амурский девятнадцатипролетный мост.
— Мост! — Ильицкий в купэ Краснолобову.
Гром — точно в туннель эшелон.
Переплеты, радиусы, широкие угольники длинными линейками быстро вбегающие в воздушную высь. Там — крепко схваченные верхней дугой пролета… Вертикальные угольники-столбы перемычек.
Легкость переплетов — кружево, тенями полос в окна пульмановского вагона.
Краснолобов к окну.
Тайшин, Максим и Гапон — в купэ считают оставшиеся от хвостов косари.
А внизу, под вагонами — хрустят и трещат шпалы — мягко поют рельсы. А ниже — бездна десятисаженная.
Серое полотно Амура.
Шумит, бурлит, окатывая быки, пенясь вокруг — урчит недовольный волнами…
Широкий полноводный Амур.
Последним за Амур уходит Дальсовнарком и штаб.
За ними — прикрывая отход — броневик с подрывниками.
… — Глупость! Дурной, говорю, глупость… — широкий длинный начальник подрывной команды Лунев подбоченясь на броневике:
— Вот уедем, не взорвем — а они за нами… Шапкой нас накроют… И до Зеи не успеем доехать…
— Нельзя, он прав…
— А война? А мы… — армия…
— Какая там армия!..
— А крестьяне просили, слышал? — Наш питомник, говорят… ведь этакую махину исправить — года надо… Замучает край — хлеб подорожает в Приморье — а они только амурским и живут…
— Из Китая привезут… — и Лунев плюет в пролет моста, смотрит вниз…
— Тебе что — заложил под башмак[8], отмерил пятнадцать сажен шнура да и чирк спичку, — и скинул пролет — нет его…
— Да, брат — зато преграда…
Эшелон заворачивает с моста.
Насыпь вниз, в закругление…
Мост в перспективе, чуть сбоку: белым бесконечным кружевом воздушные дуги ферм над гладью вод, на лазури горизонта…
— Красавец… — смотрит Ильицкий.
6. Зверь по пятам
«… Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов…»
… — Играйте, играйте, мадьярские собаки! — и стэком по воздуху.
И вот, когда музыка грянула припев, — душу раздирающим воплем подхватил женский голос:
«Это будет последний
И решительный бой.
С Интер…»
— A-а, заткните ей глотку, мать вашу… — и он рванулся к девушке, стоящей над обрывом.
Разодрано платье — грудь открыта, черная коса бьется по ветру, огромные костры глаз, квадрат корейского лица — смуглого загорелого, открытый, окровавленный рот — криком: —Стреляйте, палачи! — и опять:
Хряст зубов и в раскрытый рот — браунинг:
— Б… комиссарская… подскакивает к ней сам атаман Калмыков: нажим гашетки — глухой разрыв и девушка валится под обрыв — в Амур…
— Играйте… — к музыкантам с окровавленным браунингом.
Молчат…
… — Играйте!!.. мать… вашу… — играйте… и хохот:
— Ну!..
Мадьярская команда музыкантов спокойна: они выстраиваются на обрыве, как раз против памятника Муравьеву-Амурскому.
