И вскоре случалось то, что всякий раз вводило Саломею в состояние тревоги и растерянности. Она теряла того единственного, ради которого придумала и собрала всю эту милую шумную толпу. Нет, он не уходил, не исчезал. Он все еще был здесь, но она не узнавала его. Сразу несколько мужчин в комнате могли уже претендовать на право быть тем самым человеком. Все они обладали какой-то частью его обаяния, хотя и были очень разными. Она пыталась сделать выбор, и сомневалась, и страдала от этого. И от этих сомнений и бесконечных вопросов образы прорисовывались все точнее, обретали внешние черты, характеры, судьбы, вплоть до мелких привычек, особенностей голоса или походки. В конце концов, они получали имена. И начинался бесконечный роман: разговоры, ничего не проясняющие, взгляды, говорящие больше, чем слова, поступки, всему противоречащие.

Рано или поздно она уставала от этой бесцельной и бесплодной игры. Она теряла всякий контроль над людьми, ею же самою придуманными; они начинали вести себя совсем не так, как ей бы этого хотелось, огорчали ее своим легкомыслием или равнодушием, надоедали своим присутствием или, наоборот, уходили, не простившись. Тогда, отчаявшись, она захлопывала, как книгу, свое воображение и бралась за какую-нибудь уже настоящую литературу, всякий раз выбирая на полках одни и те же вещи, давным-давно знакомые. Перечитанные книги – в отличие от собственных фантазий – не сулили никаких неожиданностей, они успокаивали, как приятные воспоминания, они радовали, как старые друзья.

Но в какой-то момент она заметила, что и книги, в которых она гостила, тоже не желают быть бесправными статистами, неким отвлекающим фактором, утешительным призом, – они тоже хотели влиять на события, вмешиваться в дела. Саломея с удивлением обнаружила, что весьма редко встречающиеся в повседневности предметы, явления, имена вдруг возникали, откуда ни возьмись – пусть отдаленно и мимолетно, – стоило только им быть прочтенными в одном из потрепанных томиков. К сожалению, непременным условием этих совпадений была их непредсказуемость и непреднамеренность. Стоило Саломее заранее подумать о чем-то и захотеть повторения, повторения не происходило. В этом был известный риск – в неосознанных поисках чего-то одного она наталкивалась на нечто совершенно другое. Иногда это другое оказывалось зубной болью или укусом осы. Возможно, поэтому из всей мировой литературы Саломея старалась выбирать самые светлые, самые добрые книги – детские.

В тот день, под вечер она раскрыла рассказы Туве Янссон. Она дошла до «Филифьонки в ожидании катастрофы», – и погода за окнами была как раз такая, как в начале рассказа – «слишком уж хорошая», но… «Где-то за горизонтом затаилось что-то темное и ужасное», и Саломея заметила, как солнечный день стал темнеть раньше времени. По комнатам прошли сквозняки, тревожно взвились в воздух занавески. Буря, и правда, приближалась, и трудно было сказать, она ли была вызвана книжными образами, или выбор книги в тот день был подсказан подходившими грозовыми тучами. Саломея слышала, как деревья переговариваются тревожно в саду, и их верхние ветви беспорядочно мечутся, словно в обиде, что именно им придется принять на себя основной удар стихии. Астры на клумбах сыпали на ветер лепестки, как разноцветное конфетти, перезрелые виноградины, как лампочки с елочной гирлянды, срывались с тяжелых кистей, новогодними шарами падали спелые яблоки. Откуда-то с севера шла гроза.

Рыбаков можно было бы разделить на профессионалов, фанатов и любителей. Классификация, может, и несовершенная, но что есть совершенство? Профессионал спокоен и несуетлив, как бы ни обстояли дела. Фанатик суетлив и неспокоен – когда дела плохи, любитель неспокоен и суетлив – когда дела хороши.

В нашей компании были представлены все три ипостаей. Хозяин катера был невозмутим, и как-то через губу сообщил, что рыбалка, когда все только и делают, что тягают рыбу, его не привлекает. Его местный спутник плевался, называл речную живность «тварями» и взывал к ее патриотизму. Мол, пригласили заезжего гостя на рыбалку, а гордиться нечем. Сам «заезжий гость» слабо понимал, кого они ловят, но, вцепившись в удочку, с удовольствием грелся на южном солнышке и переваривал шашлык.

Но и этого унижения судьбе показалось мало. Когда все погрузились в катер, мотор скромно отказался работать. «Хорошие моторы «Вихры», только редко заводятся», – сказал как-то по подобному поводу один парень из рыбоохраны. Что касается хозяина катера, в такие ситуации он попадал не раз и не очень удивился. Он рассказал, что после одной такой поездки еще и во сне продолжал дергать за шнур, выполняющий роль стартера, и неразборчиво бормотал: «Сто сорок два, сто сорок три…», – считая рывки. Это ему утром сообщила женщина, с которой он тогда жил. Правда, он не мог уже вспомнить, которая из его женщин это видела, но ему все равно поверили, – разве в женщине тут дело?

Рыбаки по очереди подергали за шнур и снова причалили к берегу. Потом разобрали мотор, потом собрали и снова подергали.

– Ну, ё!.. – сказал один.

– Паршиво, – сказал другой.

– Специалист ты… ну, тот еще…

– Сам специалист…

Заезжий гость в прениях участия не принимал. Он с благодарностью подставлял солнцу всего себя, радуясь, что привезет какой-никакой южный загар. Конечно, на фоне прокопченных до черноты рыбаков его загар выглядел бы несколько наивно… И как хорошо бродить босиком по пустынному берегу, глядеть на маленькую заброшенную пристань вдалеке, – а больше здесь и нечему напоминать о настоящем времени… О настоящем ли? Мысли текли со скоростью течения реки. Сто лет, двести лет, пятьсот – природе на это наплевать, сколько бы ни мешал ей человек, сколько бы ни лез со своими извращенными представлениями о ней самой и ее целях…

Где-то в глубине дыхания оставался еще запах костра, хотя ни дымка не сохранилось в насквозь продуваемом пространстве, – и какая же была в этом запахе древняя сила и страстность, и как по-другому ощущалось собственное тело вне городских условностей и одежд! Какие-то птицы пересвистывались в ветвях. Купить, что ли, палатку и спальный мешок?..

Чувство уединенности обострялось еще и тем, что они находились на острове, в этом же заключалась и дополнительная интригане вплавь же добираться до большой земли? Тут вспомнился ему твеновский остров Джексона, – вот-вот, то самое! Уходить бы время от времени «в пираты», – и он распределял уже между собой и двумя спутниками роли Тома, Джо и Гека. Не хватало только грозы, чтобы по возвращении можно было рассказать, как «молния разбила большой платан в мелкие щепки, когда он стоял всего в трех шагах»…

– Искры нет, – заявил, наконец, хозяин лодки. – Пойдем на веслах. Заодно и согреемся, – последнее было сказано с известной иронией, поскольку солнце пекло уже вовсю, и жар от него становился каким-то особенно навязчивым, липким и влажным.

– Парит, – сказал С.В. (он же Саня Ванин или Ваня Санин – многие не помнили, как правильно), оглядев горизонты. Горизонтов было много – со всех сторон. Плоские речные берега, поросшие низкорослыми зарослями серо-зеленого, скорей даже голубоватого цвета, выглядели тонкими полосками, разделяющими два казавшихся одинаковыми по размеру пространства – неба и реки. Между этими пространствами болтался старенький «Прогресс», поломкой мотора обезоруженный перед двумя вечными стихиями, не более защищенный от них, чем какие-нибудь древние долбленки…

– Зато бензин сэкономим, – утешил присутствующих С.В. – У нас тут один подсчитал, что каждая поездка на охоту, например, в денежном эквиваленте примерно равна стоимости одного барана. Была бы у меня уже отара…

Достали и укрепили в уключинах весла. Гостю вспомнились при этом полузабытые картинки праздничных гуляний, барышни с зонтиками срывают кувшинки, кавалеры в канотье изящно взмахивают веслами, которые кажутся легкими, как перышки… Что ничего в этом деле нет изящного, он понял, когда пришел его черед грести. Казалось, они проплыли уже несколько морских миль, но, взглянув на берег, он с ужасом понял, что взятое им за ориентир дерево не сдвинулось ни на йоту. То есть, это они почти не сдвинулись с места.