* * * Едва только время стопчет все стрелки и резко замедлит шаг. Потянется вечер, тоненькой струйкой Прольется моя душа. Послышится шепот сбивчивый, странный о маленьком доме, где бездарный художник с ветром в кармане и парусом на холсте, где воздуха мало, времени мало, и комнаты так тесны, что мало надежды выкроить место для женщины рядом с ним… Закончится вечер. Шепот прервется. Заметит ли кто-нибудь, что время тяжелой поступью снова отправилось в дальний путь?.. * * * Я помню хрупкий голос твой с едва заметной трещиной. Ты медленно унес его на край земли. И там ты робко опустил его к ногам прекрасной женщины, чем заслужил согласие и кофе по утрам. Пока вся пыль уляжется во впадины хрустальные… Пока весь свет нацедится в фарфоровую тьму… Пройдет так много времени, что все обиды старые, что все обиды глупые не вспомнить никому… * * * Мне снился сон. Над медленной рекой стоял туман. И тишина стояла. И даже одержимый расстояньем, уставший ветер стих. Вдоль берегов шел частый дождь. И там, где пелена редела, бледно проступали дали, виднелся силуэт. Я угадала, что это ты уходишь от меня. * * * Утонувшие в памяти разные города… Домики, садики, вялотекущее время… Долгота – словно трещина. Будто бы шов – широта. Чашечка кофе на завтрак. К ужину пончики с кремом. Вечереет. На площади светятся фонари… Тесная лавочка, где и напишется повесть о далекой провинции, где каждый день до зари долго на шумном вокзале ждет нас какой-нибудь поезд… * * * «Босая нога утопала в ковре…» К.С. Петров-Водкин В ковре утопает босая нога. Во тьме города утопают. Плывущие мимо ветра иногда пески оставляют на память. Еще в Самарканде не ночь, но уже так тихо, спокойно, пустынно. И так непривычно светло на душе при виде привычной картины. Астральный орнамент, майолика, синь и золото, звездная россыпь. Стекаются в город вчерашние сны и нового зрителя просят. Впускают их в дом свой радушно, тепло всегда полусонные сарты. Предложат на ужин шербет с пастилой. Попросят остаться до завтра. Обычная ночь – ни любви, ни тоски, ни сна. И опять до восхода с горячим дыханием ветра пески скрывают ушедшие годы. * * * Весна кончалась. Дождь быстрее шел по городу. И ветер резче рвался слететь с горы. Смелее звуки вальса из окон выплывали. Хорошо знакомая тоска скрывалась там, где были слаще запахи сирени, акации, катальпы, где сильнее стучало сердце, таяли цвета. Весь Пятигорск закутался в туман, был еле различим с большого тракта. Два путника в лиловом полумраке спешили, чтоб добраться дотемна. За сто рублей разменным серебром был снят турлучный дом с покатой кровлей. И Лермонтов, забыв про нездоровье, берется за гусиное перо. И пишет, пишет, пишет он пока за окнами вершины гор светлеют, стекаются волнистые аллеи, слетаются крутые облака. Неловко погасив его звезду, в испуге ветер плачет и небрежно на стол бросает лепестки черешни, предчувствуя какую-то беду. * * * Пески. Руины города. Тоска… Прекрасный повод пригубить арак… И знать, что время – самый сильный враг любой тоски, что можно из песка построить новый город вдалеке от всех дорог, от суеты вдали, что ветер улетает налегке, свою тоску со мною разделив. * * * Придешь домой. Опять часы пойдут тебе навстречу. Вечер будет длинным, добыча – скромной (лишь один невинный короткий поцелуй). Опять по ту, другую сторону экрана будут знать как прожит день, но знать гораздо хуже, чем знаешь ты. Опять остынет ужин. И будет брошен беглый взгляд назад. Где дом, где ветер, плачущий в трубе, сирень у дома, лодка у причала… То место, где берет свое начало то время, что отпущено тебе… * * * Не плачь, муэдзин. Не проси на рассвете у солнца тепла и у ветра тревоги о чахлых деревьях, что, сбившись с дороги, свернули в пустыню, где утренний ветер песок, как свое непосильное бремя, роняет на кроны дерев постепенно. Как будто в песочных часах у Вселенной кончается время… Кончается время… |
