Но сидеть одному в пустых комнатах уединенного домишки, быть затерянным вместе с ним среди широко-широко раскинувшихся, загадочно-безмолвных полей; знать, что никто не придет, не поможет, не скажет слова — нет! такому состоянию не имеется названия.

Я был покинут, оставлен в жертву самого ужасного, что только может быть на свете: я знал, что час расплаты наступил, что теперь я окончательно во власти ее, загубленной мной женщины.

Я попробовал крикнуть в окно. Глухо и странно пронесся мой хриплый голос над низкой порослью кустарника, над тихими, погруженными в сон заводями, над успокоенной поверхностью ржи.

Я хотел убежать, но вместо этого, обессиленный, отказавшись от всякой попытки на борьбу, бросился в постель и стал ждать…

Вскоре мною овладело оцепенение, род летаргии, когда все слышишь, чувствуешь, наполовину понимаешь скованным, отяжелевшим умом и не можешь двинуть ни одним мускулом…

В странном напряжении всей нервной системы я ждал, ждал нетерпеливо ужасов, начала пытки…

Какие-то звуки раздавались, звуки росли, и они терзали меня. Но я знал, что мучение впереди.

И «она» пришла вместе с серебряным светом луны, наполнившим комнату. Что я могу сказать еще? Помню, холодная рука легла мне на грудь… ледяные объятия сжимали, душили меня.

Потом я впал в беспамятство.

Она пришла и на другой день, когда в жалком малодушье я потащился к портрету просить прощения.

Затем, вечером, когда я думал спастись из этого проклятого дома, уплыть по реке, она… в лодке… опять.

Ах, она приходит каждый день и от нее нет спасения!

Она являлась в битком набитом вагоне, являлась ежедневно в моем городском доме и теперь здесь, в лечебнице…

Она изводит, убивает меня.

Порой мне кажется, что крови совсем уже не осталось в моих жилах, что все тело холодеет, что все, все, все соки извлекла она из меня.

Боже, какая жизнь!

День раздражает меня своим шумом и светом, ночь невыносима темнотой и одиночеством.

Я поседел, быстро разрушаюсь, существование кажется мне в тягость, в тягость собственное тело.

Холодом смерти обдает меня.

Все кончено: я умираю…

— А вы, полковник, верите в привидения?

Доктор обернулся и в упор взглянул на Николая Павловича.

— Верю ли я? — повторил вопрос Николай Павлович. — Над этим… я никогда не задумывался и уклонюсь от ответа, но, если хотите, мшу рассказать про случай, происшедший на днях… Кстати, свидетелем этого необычайного происшествия был ваш коллега Р-ский.

— Интересно послушать! — подхватил доктор. — Тем более, что я хорошо знаком со взглядами моего приятеля! Его не проведешь! Ни в Бога, ни в черта не верит!

— Не верил — хотите вы сказать! Так как после этой таинственной истории… Впрочем… не буду испытывать вашего терпения и приступлю прямо к изложению фактов… Надо вам сказать, что ровно неделю тому назад я, как всегда, около девяти часов утра, отправился в офицерское собрание. По дороге меня догнал товарищ, капитан Б-ов, и дрожащим от волнения голосом стал рассказывать про только что виденный сон:

— Представь себе, Коля! — нервно выкрикивал он. — Всю ночь… понимаешь… всю ночь я видел смерть. Да! Да! Да! Смерть!.. Погоди! Не смейся!.. Это что-то необычайное!.. Это не простой сон… Клянусь тебе! Только что я задремал, вижу, входит денщик поручика С-ова и шепчет мне на ухо: «Ваше высокоблагородие, «она» вас спрашивает! Звал «ее» сюда, стоит в дверях! Нейдет!» Я заглянул в переднюю и сразу же догадался, что это… смерть!

Высокая, стройная… вся закутанная флером… голова слегка просвечивает… Спрашиваю, что «ей» нужно?.. Молчит! Делаю несколько шагов:

— «Меня ищете?..» Отрицательно качает головой! Тогда я становлюсь смелей, подхожу к «ней» вплотную и вдруг… меня охватывает таким ужасным, таким могильным холодом, что я застываю… И так мы в полном безмолвии стоим друг перед другом всю ночь. Понимаешь ли ты, Коля… всю ночь!!.. Я ведь сейчас только проснулся! Голова горит! Сердце замирает!.. Бегу в собрание! Буду глотать бром и на занятия не пойду!.. Не могу!..

— Конечно, конечно! — постарался успокоить я капитана. — Сейчас же потребуй доктора!.. Это «кошмар»! Самый обыкновенный «кошмар»!.. Но… так как ты, за последнее время, вообще жалуешься на нервы, советую обратить на себя серьезное внимание!..

Беседуя таким образом, мы дошли до последних ворот офицерского флигеля и только что хотели свернуть за угол, как лицом к лицу столкнулись с денщиком поручика С-ова!.. Ничипко, с криком «Фершала!», «Доктора!», стрелой пронесся мимо нас и на мое требование остановиться только отчаянно махнул рукой…

— Ага! Что?!? — впился в меня глазами капитан. — Что?!! Я говорил! Говорил!.. Бежим к С-ву! Скорей бежим! Там… наверное… Там несчастье! Катастрофа!.. Бедный С-ов!..

Мы повернули назад и через три ступени помчались на верхний этаж…

У квартиры С-ова толпились денщики… Спрашиваю их, что случилось?

— Убийство! Поручик застрелимшись!

— С-ов?

— Никак нет! С-ов в карауле! А это их приятель… саперного батальона поручик К-цев! Прикажете проводить?

— Ведите!

Вошли. Поперек дивана лежит юный блондинчик. Глаза полуоткрыты, в правой руке зажат револьвер. На левой щеке три родинки, две в ряд, третья внизу под ними. Не знаю почему, но я особенно долго рассматривал эти родинки…

Явился Ничипко в сопровождении доктора и дежурного по полку. Началась обычная канитель…

Я увел капитана в собрание, а сам поехал в штаб.

Здесь встретил меня дивизионный врач и ваш приятель доктор Р-ский. В штабе о самоубийстве сапера было уже известно и потому вполне естественно, что меня засыпали вопросами: как? что? почему? Я сообщил все, что знал, не преминул рассказать и о вещем сне капитана. Р-ский на меня накинулся:

— И вы связываете этот сон с происшествием! Удивляюсь! Вот именно таким-то путем[2] и проникает в общество суеверие. Стыдно, полковник… Впрочем, мы об этом потом поговорим! Ведь вы сегодня вечером будете у Веры Орестовны? Ну конечно, будете! Вот я вас там и проберу основательно…

— Пробирайте, сколько вашей душе угодно! — засмеялся я. — А я все-таки буду утверждать, что сон капитана вещий.

Мы расстались, дав слово быть у Веры Орестовны и один без другого партии в бридж не составлять.

К Вере Орестовне я приехал поздно и сейчас же принялся разыскивать Р-ского.

Мне сказали, что доктор был, ждал меня, сильно волновался, а потом… куда-то исчез.

— Рассердился и уехал! — подумал я. — Надо спросить прислугу.

Позвал лакея:

— Люциан Феликсович Р-ский уехал?

— Нет! Они здесь! Вон шуба их висит!

— Куда же он делся?

— Где-нибудь в комнатах… Может быть, в чертежной по телефону разговаривают! Прикажете, я схожу!

— Нет, не надо… Сам пойду!

Когда мы с Верой Орестовной осветили коридор, то в конце его заметили Р-ского. Он стоял около чертежной и что- то быстро записывал в книжку.

— Куда вы, несносный, пропали? — крикнула ему Вера Орестовна. — Бедный Николай Павлович с ног сбился, разыскивая вас!

— А я так нисколько не жалею полковника, — бросил на меня сердитый взгляд Р-ский. — Он сам виноват! Надул! А вот вы мне лучше скажите, дорогая хозяйка, где вы уловили такого очаровательного юношу…

— Какого юношу? — удивилась Вера Орестовна.

— Ах, Боже мой! — нетерпеливо перебил Веру Орестовну Р-ский. — Я говорю о поручике!

— Каком поручике?! — уже с тревогой в голосе произнесла Вера Орестовна. — Никаких поручиков я не знаю! Из военных у меня бывает только Николай Павлович! Это вам так же известно, как и мне!