Дело же вот в чем: у нас, как полагается, стоит баковый матрос, обязанность которого смотреть вперед и, в случае опасности, давать знать на мостик вахтенному помощнику капитана. Так вот, видите ли, каждый раз, приблизительно около часа ночи, баковый видит стоящего впереди рулевого, того самого Горсткина, который в данный момент стоит на руле, то есть позади него. Иначе говоря, получается два Горсткина… Когда это произошло впервые, все объяснили галлюцинацией, но вдруг оказывается, что рулевого видели все и стоял он в продолжении 5–6 минут. На галлюцинацию не похоже. А когда подвыпивший матрос, прибежавший из кубрика посмотреть на чудо, полез по бугшпрету, то едва он дошел до стоящего рулевого и ударил его свайкой, как был отброшен и, ударившись о борт, пошел ко дну. Рулевой, стоявший впереди, улыбнувшись, исчез. Рулевой же, стоявший на мостике, во время удара свайкой призрака почувствовал острую боль в ноге и вскрикнул. Это слышали все. Когда его спросили, видел ли он призрак — своего двойника, он категорически заявил, что никакого призрака не видел, и по его лицу было видно, что он усомнился в нашей нормальности.

Никто не знал этого матроса раньше. При поступлении к нам, он заявил, что плавал все время на английских судах и показал свидетельство, из которого мы увидели, что он отличный рулевой, — непьющий и уволен по собственному желанию.

Матросы отказались спать в кубрике, если он будет там ночью, и потому я перевел его в свободную запасную каюту… Он здесь и сейчас…

Мы слушали капитана с большим вниманием, таинственный матрос заинтересовал нас.

С разрешения капитана мы решили поймать «призрак» или, по крайней мере, спугнуть его. В душе мы мало верили в возможность появления призраков, приписывая его появление воображению утомленного штормом экипажа судна.

Единственный человек, веривший в возможность появления двойника рулевого — был доктор Андрей Николаевич. Он объяснял:

— Очевидно, рулевой — человек, одаренный от природы способностью выделять свое астральное тело помимо воли, это довольно обыденное явление. Этому способствует ею душевное состояние, а также и состояние атмосферы во время шторма.

Мы недоверчиво улыбались.

Ночью Андрей Николаевич взял на себя наблюдение за рулевым и, с разрешения капитана, решил выйти на вахту вместе с рулевым на мостик. Приготовили фотографический аппарат и несколько зарядов магния. Двое из нас вооружились ружьями. Мы твердо решили уничтожить призрак. Или поймать его…

К вечеру поднялся ветер и судно начало покачивать. Но мы, несмотря на то, что некоторых из нас укачивало, были тверды, не изменив своего решения «поймать призрак», и к полночи были готовы и ждали сигнала.

Ровно в 12 часов пробили склянки. Сменилась вахта. Мы заняли свои места и начали сосредоточено вглядываться в темноту ночи. Картина была величественная: ветер завывал в снастях и сливался с шумом волн, разбивавших о нос судна. Когда нос судна опускался, падая, ныряя куда-то в бездну, на баке становилось светло от фосфорического блеска моря, которое точно кипело. Получалось впечатление, будто вода горит: до того было много искр…

Мы невольно залюбовались морем и даже на время забыли, что ждем появления призрака, — «Летучего голландца», как его тут же кто-то окрестил… Время шло. Но никто не появлялся. Матросы острили: видно, сдрейфил наш рулевой и сидит себе в море… Так прошло часа полтора. Стало скучно… Но вот впереди появилось сперва светлое пятно и вскоре совершенно ясно перед нами вырисовались лицо и фигура рулевого. Он как бы светился… Я протер глаза и попробовал незаметно ущипнуть себя за ухо. Больно, — значит, не сплю. Фигура была совершенно неподвижна и только улыбалась нам. Я помню эту улыбку и сейчас… Доктор закричал нам с мостика, что хорошо видит призрака, и спросил рулевого, видит ли он. Горсткин посмотрел по направлению носа судна, а потом на доктора. На лице его были недоуменье и страх.

— Нет, он ничего не видит!

Я взял ружье и крикнул, что буду стрелять. И я отчетливо услышал тихий смех. Черт возьми: это смеялся призрак!..

Фотограф приготовился снимать. Вспыхнул магний и в тот же момент я выстрелил. На мостике раздался крик рулевого. Он упал. Мы слышали стон. Его место занял вахтенный помощник капитана, пока прибежала смена… Бесчувственного рулевого, бледного, с провалившимися глазами, перенесли в кают-компанию и доктор начал приводить его в себя. Но ничего не помогало.

— Тут нужны не лекарства, а магнетизм, — сказал доктор.

Однако, на левом плече рулевого был сильный кровоподтек и даже опухоль, как бы от удара.

В момент выстрела призрак исчез. Проявленная пластинка вышла очень плохо, что объяснили сильной бурей. Нельзя было ничего разобрать.

Буря утихла. Мы подходили к острову Мацмай и решили зайти в японский порт Хакодате, — взять уголь и провизию.

Рулевой наш не приходил в себя — уже вторые сутки.

Придя в порт, дали знать русскому консулу и вскоре на пароход прибыл японский доктор. Он осмотрел больного и объявил, что он ничего не может сказать, но предполагает летаргический сон, который может прекратиться ежеминутно. Мы рассказали все, что произошло, но по лицу японца видели, что он не верит и только из деликатности не противоречит нам…

Матросы объявили, что если на судне будет таинственный рулевой, то все уходят…

К вечеру рулевой проснулся и попросил пить. Его отправили в госпиталь, а мы ушли во Владивосток.

Уже потом я узнал, что рулевой, поправившись, поступил на английское судно и ушел в Сидней, в Австралию. Во время шторма судно разбилось о коралловые рифы, почти вся команда погибла, и только рулевой Горсткин каким- то чудом спасся…

Так ли это — не знаю. Но больше я ничего не слыхал о нем…

— Большинство пословиц — вздор! — говорил в кают-компании ревизор.

Ужин уже окончили, и за столом осталось всего человек 5 «корабельных философов» да старший офицер, спустившийся с палубы позже и потому еще кончавший свою котлету.

— Ревизор уж, как скажет, — так словно отрубит! — с иронией возразил артиллерист. — Я могу вам привести сколько угодно очень остроумных и, действительно, справедливых пословиц.

— Пожалуйста… мы слушаем!..

Ревизор насмешливо глядел на своего собеседника.

— Ну вот, например: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем» или…

— Позвольте… а вот, например, у штурмана жена… он ее и не хранил, а когда она с каким-то мичманом сбежала, так не только не заплакал, а, наоборот, пришел ко мне и говорит: «Пойдем-ка, Иван Иванович, выпьем на радостях — наконец-то моя благоверная сбежала…»

Все засмеялись.

— Да бросьте вы каламбурить! — обиделся артиллерист. — С вами серьезно говорят, а вы все паясничаете…

— Продолжайте, продолжайте… больше не буду.

Артиллерист потер лоб и продолжал:

— Еще пример: «Чем меньше женщину мы любим — тем больше нравимся мы ей».

— Это не пословица… это Пушкина, — зашумели за столом.

— …А что же, по-вашему, пословица?..

— Народное — а не из поэтов…

— Извольте… «Кто в море не бывал — тот и страху не видал».

— Вздор… вздор… — кричали все.

Шум поднялся невообразимый, каждому молодому моряку хотелось щегольнуть своей неустрашимостью, и все наступали на злосчастного артиллериста.

— Позвольте… господа… — вмешался до сих пор молчавший старший офицер — я с вами не согласен…

Наконец все затихли.

— Я с вами совсем не согласен. Пословица «Кто в море не бывал — тот и страху не видал» имеет глубоко правдивую подкладку… даю вам слово старого лейтенанта.

Старший офицер помолчал, достал из кармана кителя толстую сигару и внимательно ее обрезал.

— Конечно, — продолжал он через минуту, — не вам, господа, судить о ее правдивости в наш век, когда броненосцы, пар, электричество и пироксилин убили старый морской дух лихости и сделали из моряков — машинистов.