— Я предупреждал тебя.

Затем он шагает навстречу, берет мою руку, выворачивает ее и заводит мне за спину. Я вскрикиваю и плачу. Это так больно. Он продолжает выворачивать ее. Мое тело трясется так, будто сквозь него проходит электрический разряд. Боль настолько сильная. Я чувствую, будто сейчас потеряю сознание. Я кричу, пока мой голос не становится хриплым. Я слышу это. Я слышу хруст. Что-то в моем теле меняется, и я больше ничего не чувствую.

Я падаю на колени на пол, прежде чем посмотреть вверх на своего отца туманным взглядом. Я вижу его ухмылку.

— Это научит тебя... маленький ублюдок... пустая трата места... чертовски бесполезный, — говорит он.

Он выходит из гаража и, наконец-то, я засыпаю.

— Я думаю, что ему нужно в больницу, милый. — Мама сидит возле меня на кровати и промачивает мой лоб прохладным полотенцем.

Я думаю, что вскоре мог бы взорваться. Я не думаю, что мне должно быть настолько жарко. Такое чувство, будто кто-то оставил меня сгорать на солнце.

Отец становится в дверях, глядя на мою мать. Он говорит:

— Он в порядке. Всегда пытается привлечь внимание.

Мама смотрит на меня, у нее грустные глаза. Она шепчет:

— Мы должны отвезти его в больницу. Прошлой ночью у него началась лихорадка, и температура не понижается, Робби. Он умрет, если мы что-нибудь не сделаем.

Отец выпрямляется в дверях и уходит, бормоча:

— Хорошо, так бы и избавились от него.

Десять лет...

Дождь громко тарабанит по крыше. В такую погоду всегда больнее.

Я тру шрам длиной в шесть дюймов на своей левой руке. Он болит, но я привык к этому.

Синяк под глазом, который он мне подбил прошлой ночью, в любом случае, занимает меня больше. Когда я вошел, он кричал на маму, и я потерял контроль над собой. Прыгнул ему на спину и отцепил его от нее. Я знаю, что поступил глупо, но мама любит его. Действительно любит его. Почему? Я не имею ни малейшего понятия. Он дерьмовый муж и дерьмовый отец.

Я сказал ему, что если он хочет кого-то задирать, то пусть выберет меня, и я приму от него все, без лишних слов.

Я думаю, что заключил сделку с дьяволом. Мне все равно, как вы это назовете. Я должен присматривать за своей мамой. Я люблю ее. Она хорошо ко мне относится. Всегда проверяет, чтобы я был в порядке и не слишком сильно ранен. Она тайком пробирается ночью ко мне в комнату и говорит мне, как же сильно нам повезло, что мы есть друг у друга, что в большинстве семей нет матерей и сыновей таких же близких, как мы. Я люблю, когда она меня обнимает и играет с моими волосами.

Я знаю, что она пытается выставить ситуацию лучше, чем она есть на самом деле, но это именно то, что мамы и делают, ведь так? До тех пор, пока она будет продолжать присматривать за мной, все будет хорошо.

Двенадцать лет...

Вчера тренер увидел мои кровоподтеки. Я сказал ему, что ударился на прошлой неделе, когда ездил на ферму к своей кузине. Я думаю, что был довольно убедителен, даже несмотря на то, что у меня нет никаких кузенов, и я не знаю никого, кто бы владел фермой. Тренер долгое время смотрел на меня.

«Пожалуйста, не звоните моему отцу».

Дерьмо. Если он позвонит отцу, то сегодня вечером меня ожидает еще один раунд, как и в прошлый раз, когда я не ночевал дома.

— Ну же, тренер. Не доставляйте мне проблем из-за гонок со свиньями, — говорю я.

Рассмеявшись, тренер отвечает:

— Ты хороший малый, Ашер, но тебе нужно быть более осторожным. Ты отличный член команды.

Отец все равно избил меня. Он снова пил. Он всегда пьет. Он много кричит, а когда не кричит, то он спит. От него плохо пахнет. Я думаю, что он не принимает душ уже несколько месяцев. Я пытаюсь задержать дыхание, когда он рядом со мной, потому что от этого запаха меня тошнит.

Он хорошо меня отлупил. Сломал мне нос. Я уже привык к тому, чтобы носить в своем школьном рюкзаке обезболивающее. Я всегда принимаю несколько, прежде чем прийти домой, просто на всякий случай. Я нервничаю по поводу возвращения домой сегодня вечером. Прошлой ночью он впервые приказал мне драться с ним в ответ. Я думаю, он был шокирован, когда я так и поступил. Я несколько раз ударил ему в челюсть и толкнул его в книжный шкаф.

Как только он упал, я побежал в свою комнату. Запер дверь и выпрыгнул в окно. Я бы лучше провел ночь под дождем, чем дома с ним.

Завтра я брошу бейсбол.

Тринадцать лет...

— Сколько раз я тебе говорил сдерживаться?

Я стискиваю зубы и крепко закрываю глаза. Я чувствую тяжесть в груди, а слезы текут из моих глаз. Болит сильнее, когда ты смотришь на это. Я слышу, как шкварчит моя кожа, когда он прижимает металл к ней. Это его новая любимая фишка. Нагревать любой металл и обжигать меня им. Выбор сегодняшнего вечера — вилка.

Как только зубцы касаются меня, я хочу громко и сильно закричать, но не доставлю ему этого удовольствия. Кроме того, если я закричу, он будет издеваться еще сильнее. Мое тело трясется. Дрожь — это хорошо. Она означает, что я не отключусь. Мне нужно быть осторожным, когда меня перестанет трясти. Он тоже это знает. Он наблюдает за мной и ждет этого.

Его колено вжимается в меня, сдерживая и прижимая меня к полу, и он снова и снова прикасается ко мне раскаленными зубцами. Он никогда не прикасается к моим рукам — только к груди. Он выучил урок после эпизода с переломом моей руки. Если люди могли видеть шрамы, они начинали задавать вопросы. Он не хочет, чтобы люди задавали вопросы, поэтому он избегает тех областей, которые люди могут увидеть. Время от времени он будет бить меня по лицу, но люди верят всему, что говорят мои родители. Несколько лучших их отговорок звучат так: «он очень активный мальчик, любит свой спорт» и «мальчики, такие мальчики» — это любимые выражения моего отца.

Кровь стучит у меня в ушах.

Боль практически невыносима. И все равно я не сдаюсь.

Фишка ожогов в том, что они заживают так же болезненно, как и наносятся. Думаю, что именно поэтому ему это так сильно и нравится. Удваивать мою боль.

Стиснув зубы и закрыв рот, у меня нет другого выбора, и приходится дышать через нос и здесь сильно воняет. Я чувствую, как рвота подступает к моему горлу, но я снова ее сглатываю.

Если меня вырвет, то он заставит меня съесть все это, как в прошлый раз.

Мама сидит в углу комнаты. Она опустошена. Не осталось ничего от милой женщины, которую я так любил. Он заставляет ее смотреть, но она уходит в то место, о котором он не знает. Она исчезает у себя в голове и напевает. Я закрываю глаза и слушаю ее. Она напевает одну из песен, которые пела мне, когда я был ребенком. Это единственная форма комфорта, которая у меня сейчас может быть. Отец наказал ее за то, что она приходит проведывать меня ночью, поэтому она перестала это делать. Мне бы хотелось сказать, что я понимаю, но это не так. Сейчас я ненавижу ее так же сильно, как и его.

Я — ребенок. Ей следовало бы защищать меня. Не наоборот.

Она слаба. И я ненавижу ее.

Шестнадцать лет...

Мне наср*ть на всех и вся. Пусть говорят. Однажды я покину это место, и тогда все будет значительно лучше. Я пинаю забор из проволоки и отталкиваюсь, чтобы уйти.

— Эй, ушлёпок, у тебя порвана рубашка и от тебя воняет.

Я смотрю на всеобщего любимчика и смеюсь.

— Бесишься из-за того, что я собираюсь украсть твою девушку, Крис?

Лицо Криса краснеет. Он не самый красивый парень, но он спортсмен, а это означает, что у него есть некий богоподобный статус в этой дыре, под названием школа. Он подходит ко мне, сжимает мою уже и так порванную рубашку и усмехается.