На основании этого ли рассуждения или по взгляду вообще на порядки московской жизни, Никита Юрьевич старался ввести в свой дом возможную патриархальность и при всей роскоши и великолепии обстановки обращался ко всем с дедовской простотой. Семейством Никиту Юрьевича Бог благословил огромным: у него было три сына от первой жены Настасьи Гавриловны, урождённой графини Головкиной; четыре сына и три дочери от второй — Анны Даниловны, урождённой княжны Друцкой, бывшей замужем за Херасковым, и три пасынка, дети его второй жены от её первого мужа. Из старших сыновей князья Пётр и Сергей Никитичи были уже давно женаты: первый на княжне Хованской, а второй на девице Ладыженской, Ромодановским сродни; богатые невесты взяты были и со связями, настоящими связями. У них у обоих были уже дети, Никите Юрьевичу внуки. Средний брат между Петром и Сергеем, князь Иван Никитич, только теперь жениться надумал и, с благословения родительского, выбрал себе девицу Карпову. Не бедная тоже девица была. Отец её в статс-конторе соляными сборами заведовал лет, почитай, десять, так было чем дочь наградить. Четвёртый сын Никиты Юрьевича, уже от второй жены, князь Юрий Никитич, по летам мог бы тоже женатым быть, но пока всё ещё только осматривался и по своему вкусу невесту прибирал. Старшая дочь Никиты Юрьевича, княжна Анна Никитична, тоже была замужем. Её муж, Александр Иванович Нарышкин, статский действительный советник, как говорили тогда, московскими дворцами управлял и был по дядям и братьям человек в силе. «У него нарышкинские связи! — говорили тогда в Москве. — Кто ни будет, Нарышкина не обойдёт! От Петра ли, от Екатерины ли, а Нарышкиным всё почёт». Недаром рассказывают, будто государыня спросила у дяди его:
— Что, Нарышкин, кем хочешь, князем или графом тебя сделать?
— Зачем это, государыня? — отвечал тот. — Я Нарышкин!
Всё многочисленное семейство князя Никиты Юрьевича, за исключением князя Петра Никитича, бывшего уже сенатором, поэтому обязанного жить в Петербурге, и дочери Анны Никитичны, жившей, разумеется, с мужем в запасном дворце, располагалось и жило в доме князя Никиты Юрьевича. Кроме его собственного многочисленного семейства, у него же в доме жили: две племянницы, княжны Трубецкие, Катерина и Прасковья Ивановны, дети его брата Ивана Юрьевича, умершего в молодых годах и оставившего детей на попечение брата, тогда ещё генерал-прокурора. Обе тоже очень красивые девицы были; старшей пошёл уже двадцать первый год, а младшей едва восемнадцать лет минуло.
Разумеется, при них, равно как и при младших дочерях Никиты Юрьевича, княжнах Елене и Екатерине, были гувернантки, компаньонки и всякие другого рода московские приживалки. Брат их, князь Николай Иванович Трубецкой, прежде также жил у дяди Никиты Юрьевича, но теперь уже был женат и жил отдельно. Князь Никита Юрьевич, видимо, был семьянин хороший, сказать нечего. И братьев малолетних, что остались после отца от второй жены, и племянников — всех призревал и всем помогал. Может, не столько для них, сколько для себя, чтобы силы побольше набрать да славой добра пользоваться. Но как бы там ни было и для чего, а им было добро. Всех родных своих он старался выводить и устраивать.
По случаю предстоявшей свадьбы брата, чтобы участвовать в торжестве и познакомиться с его невестой, приехал вчера из Петербурга князь Пётр Никитич, сенатор, как уже сказано, и александровский кавалер, с своей супругой княгиней Настасьей Васильевной, хорошенькой пятнадцатилетней дочерью княжной Китти и восьмилетним сынком князем Васенькой. Приезд старшего сына, вовсе не знакомого с невестой брата, заставил князя Никиту Юрьевича назначить сегодня фамильный чай. Приглашены были только свои, родные, тем не менее чай должен был быть парадный, в большой столовой, так как предполагалось представить невесту князя Ивана Никитича всем другим, находящимся в Москве родным, и как весьма легко могло быть, что с невестою приедет кто-нибудь и из её родных.
Большая столовая была длинная и прекрасная комната, стены которой, вместо гобеленов, были обиты кожей, с выпукло вытиснутыми на ней сценами охоты. Кожу эту окружали вверху, внизу и по углам панели из нелакированного ореха, с положенными по ним, перемешанными между собою, бронзовыми, золочёными и из чёрного дерева резными барельефами. Столовую украшали также великолепные резные шкафы с цельными стёклами, за которыми виднелась богатая серебряная и золочёная посуда — один из любимых предметов роскоши в роде князей Трубецких.
К чаю начали съезжаться, по-тогдашнему, довольно поздно, к восьми часам вечера. Первыми приехали Анна Никитична с мужем, а за ними младший брат Никиты Юрьевича от разных матерей князь Дмитрий Юрьевич. Он после смерти отца тоже долго жил у брата Никиты Юрьевича, который его, можно сказать, воспитал, записал в службу, а после, когда он надумал жениться, от службы освободил. Поэтому Дмитрий Юрьевич считал себя весьма обязанным брату и хотел быть внимательным к жениху-племяннику, бывшему с ним почти одних лет. Кроме того, он не хотел упустить случая познакомить жену свою с теми из родных, кому ещё не удалось её представить.
Почти вслед за Дмитрием Юрьевичем вошёл родной их, то есть его и Никиты Юрьевича, племянник, граф Иван Петрович Салтыков, сын фельдмаршала Петра Семёновича Парасковьи Юрьевны, урождённой Трубецкой, той самой, которая помогла Никите Юрьевичу при восшествии на престол Анны Ивановны разрушить совет верховников. Он был ещё довольно молодой человек, но уже генерал-поручик, и по его самоуверенной поступи, гордому, хотя и сдержанному взгляду было видно, что он идёт в гору и надеется в свою очередь быть фельдмаршалом. За ним вошла и двоюродная сестра Никиты Юрьевича, дочь последнего московского боярина, фельдмаршала-заики Ивана Юрьевича Трубецкого, после которого майорат перешёл к Никите Юрьевичу, Раиса Ивановна, единственный пример некрасивой Трубецкой. Старшей сестры её, Прасковьи Ивановны, красавицы в полном смысле слова и бывшей замужем за принцем гамбургским, не было уже в живых. Раиса Ивановна вышла замуж после смерти отца и сестры за Дунина, управляющего перед тем её огромным имением, которое, несмотря на то что майорат перешёл во владение младшей линии, успел оставить ей отец, наградив таким же имением и старшую дочь-принцессу, и своего незаконного сына, впоследствии столь известного Ивана Ивановича Бецкого. Свадьба Раисы Ивановны была как бы под сурдинкой, князьями Трубецкими не признавалась, и Дунин принимался Никитой Юрьевичем только в кабинете; в семейном же кругу он не показывался никогда, хотя нельзя сказать, чтобы не имел между ними значения. Деньги всегда были деньги, а благодаря Раисе Ивановне у него деньги были, и большие деньги.
С Раисой Ивановной вошла также родная племянница Никиты Юрьевича Квашнина-Самарина, родная сестра графа Ивана Петровича Салтыкова. Она была выдана замуж фельдмаршалом графом Петром Семёновичем, говорят, по старому обряду, не видав жениха до самой свадьбы, тем не менее они жили с мужем счастливо, как бы в доказательство того, в чём старинные москвичи всегда хотели уверить, то есть что от всех этих новшеств только хуже. За ней шёл и её муж, толстый, жирный, едва поворачивавшийся господин, служивший прежде на разных хлебных местах и теперь блаженствовавший в отставке под судом, барин серьёзный и важный.
За ними приехал единственный посторонний, не родня Трубецким, князь Александр Алексеевич Вяземский, горячий и страстный поклонник второй дочери князя Никиты Юрьевича княжны Елены, хорошенькой девушки общего типа Трубецких, невысокого роста, милой, игривой брюнетки семнадцати лет, с искрящимися глазками, крошечной ручкой и губками, которые так и напрашиваются на поцелуй. Вскорости князю Александру Алексеевичу судьба сулила заменить собой князя Никиту Юрьевича в управлении Россией; он был сделан генерал-прокурором. Но теперь он этого ещё не ожидал. Он был молодым генералом, возвратившимся с ревизии Вятской губернии и усмирявшим там взбунтовавшихся крестьян. Этой ревизией и скорым усмирением бунта он обратил на себя общее внимание, а в настоящем положительно таял от каждого взгляда своей княжны, которую тогда не смел называть своей невестой, хотя и видно было, что дело клеится и что скоро княжне Елене Никитичне Трубецкой придётся сделаться княгиней Вяземской и надеть на свою милую девичью головку тогдашний богатый и безобразный ток.
