— Мавра Саввична, ты постой за дверьми, пока я буду говорить с одной барыней, — сказала она вошедшей Перекусихиной, — и жди моего знака. Если будет нужно, сейчас же позови караульного офицера; а придёт Шешковский, пусть ждёт меня в моём кабинете. Елагин же пусть войдёт в гостиную.

Распорядившись таким образом, государыня пошла к ожидавшей её Настасье Андреевне.

Выйдя в китайскую гостиную, Екатерина увидала перед собою стройную, высокого роста, замечательно красивую, но с глубоко грустным выражением лица, даму. Она была одета вся в чёрном. Немое, но глубокое горе будто светилось в её небольших, но симпатичных голубых глазах.

Екатерина остановила на ней свой строгий и холодный взгляд.

   — Простите меня, ваше величество, — начала говорить Настасья Андреевна своим задушевным голосом, — что я позволила доложить о себе моим девическим именем. Это потому, что я имела несчастие удостовериться, что моё девическое имя известно вашему величеству, тогда как моё имя по замужеству вам известным быть не может.

   — Ваше имя княжна Владимирская? — спросила Екатерина.

   — Точно так, ваше величество. Я урождённая Владимирская-Зацепина, по замужеству Ли. Я единственная княжна Владимирская, какая только могла быть в целом мире, потому что две дочери моего дяди, одна Аграфена, другая Елизавета, вышли замуж, одна за неизвестного Марьина, другая за графа Питтолети, и они не носили имени Владимирских, называясь просто Зацепиными, так же как и мой кузен, князь Юрий Васильевич. Мне придали титул Владимирской в коллегиуме, где я воспитывалась, по французскому обычаю передавать старшему представителю или представительнице рода их общую родовую фамилию.

   — Кто же были ваши родители?

   — Мой отец был вице-адмирал русского флота, не знаю, ещё какие он занимал должности, князь Андрей Дмитриевич Зацепин, а мать — царевна Парасковья Ивановна, родная сестра царствовавшей государыни императрицы Анны Иоанновны. Вот бумаги, ваше императорское величество, которые могут вполне удостоверить каждого в моей личности.

   — А! — сказала Екатерина, и глаза её сверкнули как-то особенно. Она сделала незаметный знак к дверям, отмахиваясь рукой и принимая подаваемые ей бумаги. — Что же вам угодно? — спросила Екатерина уже с такой суровостью, с какой Настасья Андреевна никогда и не воображала, что к ней могут обратиться.

   — Я, по воле бывшей императрицы, воспитывалась в коллегиуме Пресвятой Девы Марии. По окончании воспитания я вышла замуж за американского гражданина Ли, который пал в последней битве, сражаясь за независимость Америки. Перед тем я потеряла обоих детей. Бог взял их. Вдруг мне говорят, что в России явилась какая-то неизвестная личность, которая приняла принадлежащее мне имя и, распространяя разные несообразные слухи, желает воспользоваться принадлежащим мне наследством. Услышав это, я сочла себя обязанной явиться к вашему величеству, чтобы изобличить самозванку, так как, позволяю себе повторить, другой, кроме меня, княжны Владимирской нет и быть не могло. Я, и только одна я, при своём помещении в коллегиум, была наименована Зацепиной-Владимирской, ради обозначения моего происхождения от князей московского дома, русских великих князей.

Пока Настасья Андреевна говорила это, смотря на императрицу своими ясными, спокойными, но и полными грусти глазами, в дверях, противоположных тем, из которых вошла государыня и за которыми стояла Перекусихина, стало быть, к которым Настасья Андреевна стояла спиной, показался караульный офицер; но Екатерина знаком показала ему, чтобы он затворил двери.

   — И вы хотели только изобличить самозванку? — спросила Екатерина гораздо мягче, но всё ещё подозрительно. — И затем, собственно, приехали в Россию?

   — Да, государыня! Я хотела взглянуть на свою родину, которую не видала, так как увезена была грудным ребёнком, привести в порядок свои наследственные дела и обличить самозванку, если она существует. К сожалению, о последней я не могла собрать никаких сведений. Поэтому я позволила себе явиться к вашему величеству, в тех видах, чтобы вы изволили быть известны, что обличение самозванки в моём имени всегда в руках вашего величества!

   — Нет, теперь этого не нужно, — сказала Екатерина совсем уже мягко. — Во всяком случае, благодарю вас за ваше желание. Всклепавшая на себя имя уже изобличена... Однако, что же мы стоим. Я очень рада познакомиться с вами, княжна, — я называю вас вашим родовым именем, — рада поговорить об Америке и о вас самих. Садитесь! Вы ещё так молоды и так много перенесли горя!

Екатерина опустилась в кресло, указав Настасье Андреевне другое, и позвонила: в дверях показалась Перекусихина.

   — Распорядитесь, Мавра Саввична, когда придёт Елагин, провести его тоже в кабинет. Скажите, что я занята, пусть меня подождут!

Выслушав приказание, Перекусихина исчезла.

   — Потерять почти одновременно и мужа, и детей — это такое несчастие... Удивляюсь, как ещё Бог сохранил вас. От такого горя можно с ума сойти! — говорила Екатерина ласково.

   — Я почти и сошла с ума, ваше величество, впала в какое-то бесчувствие, а потом в продолжительную болезнь. После я должна была ходить за умирающей тёщей. Это обстоятельство и задержало мой приезд в Россию для изобличения самозванки при первых слухах о ней.

   — Что ж вы думаете делать в России? Правда, ваши годы ещё таковы, что вы можете вновь выйти замуж, иметь семейство.

   — О нет, государыня! Моя жизнь слишком разбита, чтобы думать о замужестве. Я была так счастлива с моим Эдварсом, так любила детей своих, что одна мысль изменить их памяти наводит на меня ужас. Нет, ваше величество, всемилостивейшая государыня, я уж не для семейной жизни. Я хотела, приехав в Россию, устроить свои наследственные дела. Я думала, что буду окружена родными, думала, что у меня два кузена, две кузины, и у них могли быть семейства. Состояние, частью принадлежавшее моему отцу, мне было завещано их родным братом, поэтому я считала, что они имеют на него отчасти право, и, согласно завещанию, думала передать его тому, кто будет больше достоин. К сожалению, я нашла, что один кузен мой уже умер; одна из кузин оставила навсегда Россию и тоже умерла; другая, бессемейная, возится с мужем, разбитым параличом, и почти отупела. Остался ещё кузен, но он тоже несемейный и такой человек, что я от него пришла в ужас. Таким образом, я осталась одна, совершенно одна.

   — А вы надеялись быть не одни, быть окружённой родными, может быть, иметь власть, значение?

И глаза Екатерины вновь подозрительно смотрели на Настасью Андреевну; губы её вновь сжались в какую-то жёсткую улыбку. Она готова была опять протянуть руку к сонетке.

   — Власть, значение... — повторила слова государыни Настасья Андреевна с грустным юмором. — Для чего мне их, государыня, и для кого? И управилась ли бы я ещё с этою властью на добро, на благо людям, России? Я, которая не имею понятия об управлении, о политике? Нет, государыня, я не была честолюбива и смолоду! Я не бросилась ни на предоставляемое мне наследство, ни на приманку честолюбия в выходе замуж за представителя фамилии де Прален. А теперь, с разбитым сердцем, истерзанной душой... Нет, нет, ваше величество! Я желаю всему добра, а тут было бы, скорее, зло.

Улыбка Екатерины опять распустилась, черты лица опять разгладились.

   — Какое это наследство? — спросила Екатерина. — Не то ли, о котором мне много говорили, обозначая его словом: зацепинские капиталы.

   — Да! Я думаю, ваше величество, что вам говорили именно о моём наследстве, так как оно довольно значительное.

   — Вы очень скромны, говоря, что оно значительно, — ответила Екатерина. — Это царское богатство. С таким богатством в челе нашей аристократии вы будете окружены искателями. Я утвердила вас в наследстве по имению вашего батюшки; что же касается того, которое передавал вам кузен по условию, то оно, естественно, должно идти в род, к его братьям, князьям Зацепиным, так как выходом замуж за Ли вы нарушили условие завещания. Но всё равно, и то, которое вам досталось, 15 000 душ, дома и капиталы, — именно царское богатство. Оно само по себе есть уже значение, и могучее значение.