Баптист взял первое попавшее под руку и, разостлав на земле, лёг на него.

Наконец Яглин решился задать тот вопрос, который вертелся у него на языке:

— Слушай, Баптист, ты не видал дочери лекаря Вирениуса?

— Нет, не видал: её нет в городе, — ответил солдат.

— Нет в городе? — воскликнул поражённый Яглин. — Где же она?

— Пропала. Отец её приходил к маркизу Сен-Пе и просил разыскать её; но пока нигде её найти не могут.

Яглин стоял над ним как поражённый громом, затем покачнулся и без чувств упал на пол. Испуганный Баптист вскочил и засуетился, мечась из угла в угол в палатке.

Эстафета губернатора Бордо скоро достигла Парижа. Сообщая о внезапном прибытии посольства, маркиз Сен-Люк упомянул там и о претензиях главы посольства, а равно и о том, что посольство стало лагерем подле самого города.

В королевском совете поднялись было по этому поводу споры, хотя все подивились необычному решению русского посольства.

Людовику XIV в это время было тридцать лет; абсолютизм «короля-солнца» праздновал в то время ещё свой медовый месяц. Семь лет тому назад — 9 марта 1661 года — двадцатитрёхлетний король в первом созванном им собрании государственного совета энергично заявил:

— Я решил на будущее время быть сам своим первым министром. Вы поддержите меня своими советами, когда я их потребую. Я прошу вас, господин канцлер, и приказываю вам не прикладывать печати ни к чему без моего указания, а вам, господа государственные секретари, и вам, господин интендант финансов, повелеваю тоже не предпринимать ничего без моего распоряжения.

Таким образом, начало абсолютизма в королевской Франции было положено. «Заря века Людовика XIV» занялась, и до того времени, когда во Францию прибыло русское посольство, изречение её короля: «L’état c’est moi» (государство — это я) уже успело в большей части оправдаться.

Преследуя цели своей завоевательской политики, Людовик XIV двинул дальше восточную границу Франции, завоевал несколько немецких областей и возобновлением Рейнского союза заставил повиноваться Франции немецкий запад. С Голландией и Англией он заключил торговые договоры и получил за пять миллионов ливров от английского короля Карла II город Дюнкирхен. Чтобы сделать более уступчивым Папу, он занял своими войсками Авиньон, Модену и Парму и тем принудил Папу к унизительному согласию на признание за королём права замещать духовные места во вновь приобретённых им землях.

Наконец вспыхнула война из-за Испанского наследства, в которой Испания была разбита и Франции досталась Южная Бельгия с десятью городами, в числе которых находился и Лилль.

Ко времени нашего рассказа война эта была уже окончена: 2 мая этого года мир был заключён — и вся страна находилась в периоде временного затишья и спокойствия. Хотя от этой войны Франция не получила всего, чего искала, но тем не менее престиж её во всей Европе стоял очень высоко.

Поэтому вполне понятно, что Людовик XIV, узнав о прибытии посольства от владетеля далёкой страны, был польщён этим вниманием как знаком того, что слух о его славе достиг и далёких иноземных государств. Но так как Московское государство тогда ещё не вступило в семью остальных европейских государств, он всё же не придал большой важности вниманию «великого князя Московии», как называли русского царя, и его диких бояр.

Однако было решено, что с московским посольством обойдутся как и с остальными посольствами и уплатят все издержки, как просил русский посланник.

И вот однажды русские увидели, что в их лагерь въезжает небольшая группа людей с офицером королевской гвардии.

— Ну-ка, что эти ребята нам привезли? — сказал Потёмкин, когда ему доложили об этом. — А что, Роман лежит ещё? — спросил он затем, вспомнив, что вследствие внезапной болезни Яглина посольство осталось опять без переводчика.

— Лежит, государь, — ответил подьячий. — И всё бормочет во сне.

— Эка напасть-то! И с чего это он?

— А неведомо, государь, — ответил Прокофьич. — Знать, со сглаза: народ, видно, здесь всё лихой.

— А как же нам быть без толмача-то?

— Разве позвать Яна Гозена? — подумав, сказал подьячий. — Он хотя по-фряжскому не разумеет, зато по-латынски знает. Он из Курлянт[20]. Может, и столкуется с фряжскими людьми.

— Ну, ин ладно. Зови Гозена, — распорядился Потёмкин.

Привели уроженца Курляндии Яна Гозена, говорившего по-немецки и по-русски, но знавшего и латинский язык. Ему рассказали, в чём дело, и он повиновался приказанию посланника быть толмачом.

В это время доложили о прибытии королевских посланных.

Во главе их стоял гвардейский офицер Катё, к счастью тоже знавший латинский язык. Он держался чрезвычайно вежливо по отношению к посольству и заявил, что по приказанию короля ему поручено состоять при посольстве. Затем он приветствовал послов от имени короля и сказал, что всё готово для поездки посольства за счёт короля в Париж и что лошади, кареты и тележки для перевозки вещей — всё это приготовлено.

Потёмкин при этом облегчённо вздохнул.

— Бьём челом государю вашему, — сказал он Катё и низко поклонился, касаясь рукою земли.

Вся свита последовала его примеру.

— Слава Царице Небесной! — продолжал Потёмкин. — Наконец-то нас здесь достойно, как по чину полагается, встречают. А теперь на радостях надо гостей попотчевать, — и он, приказав подать прохладительные питья, крайне любезно отнёсся к посланным французского короля.

Когда через час последние удалились из лагеря, туда въехали кареты, лошади и тележки. Маркиз Сен-Люк одолжил три своих экипажа, Катё нанял ещё четыре. Кроме того, наняли более пяти тележек и ещё верховых лошадей.

Потёмкин решил ковать железо, пока горячо, и приказал тотчас же сниматься с лагеря. Часа через четыре всё было готово.

— А как же, государь, с Романом-то? — спросил подьячий. — Он всё лежит, в себя не приходит.

Потёмкин пошёл навестить Яглина. Последний лежал без памяти в своей палатке. Лицо его было красно, и по временам он бредил.

— Вот притча-то! — озадаченно произнёс Потёмкин. — Что же мы с ним делать будем?

Ему очень было жалко Яглина по двум причинам: прежде всего он терял переводчика, без которого для посольства создавалась масса затруднений, а кроме того, привык уже видеть в Яглине будущего своего зятя.

В палатке не было никого, кроме Баптиста, не отходившего от постели Яглина, и челядинца. Баптист вмешался в разговор русских, и последние кое-как могли понять, что у Яглина открылись раны, полученные им в Байоне, вследствие чего началась горячка.

— Что же делать? — повторил свой вопрос Потёмкин и послал за Румянцевым.

Посоветовавшись между собою, посланники решили оставить Яглина под наблюдением Баптиста и одного из челядинцев, а вечером перевезти его в Бордо, сами же пошли к себе переодеваться для въезда в город.

Въезд был обставлен с той же помпой, как и в Байоне.

У городских ворот их встретили пятьдесят стражников для эскорта. Немного дальше их ожидала депутация от городского совета, со старшинами во главе. Последние приветствовали послов длинною речью на французском языке, из которой русские ничего не поняли, так как Гозен не смог им перевести её.

Покончив с депутацией, посольство двинулось дальше и вскоре прибыло к большому дому, нанятому для него губернатором. Это была уже не скверная гостиница, как в Байоне, и Потёмкин видел с удовольствием, что испытания посольства окончены.

Когда они вступили в дом, то, по своему обычаю, первым долгом отслужили благодарственный молебен.

Вскоре после этого явился гонец от маркиза Сэн-Люка, приславшего сказать, что он хотел бы посетить посольство, но не знает, отплатят ли ему тем же послы.