— Милости просим, государь, — ответил Яглин, почтительно и в то же время с достоинством кланяясь неожиданному гостю. — Я такому гостю всегда рад. Для моей избы честь, что её посетил царский ставленник.

— Ну, коли рад, так принимай. А вы у меня — тихо вести себя!.. — крикнул Курослепов окружавшим его холопам и стрельцам. — Коли учините что, в железах сгною, батогами забью насмерть.

Воевода с хозяином вошли в избу.

И вот они сидят за столом, уставленным блюдами с яствами, среди которых стояли жбаны с различными квасами, медами и пивами, графин с фряжской водкой и бутылки с различными наливками домашнего приготовления.

Андрей Романович усердно угощал Курослепова. Но воевода мало ел и плохо пил, а всё смотрел по сторонам и вскидывал взор на каждое вновь входящее в комнату лицо, как будто бы желал увидеть кого-то.

— А что, Андрей Романович, — сказал он через несколько времени, — ты как же живёшь-то: неужто бобылём? Ни жены, ни детей у тебя нет?

— Нет, зачем бобылём, государь? — ответил хозяин. — И жена и дети у меня есть. Не обидел Бог…

— Что же их не видно?

— А жена-то захворала, вишь ты. На лодке по Волге катались, да, знать, продуло её. Ну и лежит теперь в своей светёлке. А сынок в поле поехал зайчишек потравить. А дочка у себя в тереме сидит. Что ей здесь делать?

— А велики у тебя дети?

— Да сыну с ноября двадцать седьмого, идь же память преподобного Романа римского, восемнадцатый пошёл, а дочери с июля одиннадцатого — шестнадцатый.

Ещё кое о чём поговорил гость с хозяином и наконец уехал, так и не увидав той, ради которой приезжал.

В следующий раз Курослепов приехал в один из пасхальных дней. Тогда и Яглина была здорова, и Роман дома.

— А что же у тебя, хозяин, не видать дочки-то? — обратился воевода к Андрею Романовичу. — Я ведь приехал к тебе со всей твоей семьёй похристосоваться, а ты дочку-то ровно прячешь где в потайности. Нехорошо так!

— Нечего мне и хоронить её, государь; она и сама придёт сюда, — ответил Яглин и приказал сказать дочери, чтобы та пришла вниз, хотя это ему сильно не нравилось, так как худая слава про Курослепова относительно женщин дошла и до него.

Ксения явилась к гостям и воеводе первому поднесла на подносе кубок вина, прося его откушать, почтить хозяев.

Курослепов не мог глаз оторвать от скромно стоявшей пред ним зардевшейся девушки. Он пожирал взором её красивое лицо, всю её стройную фигуру, её белые руки и высокие плечи.

«Хороша!.. Ох, хороша!..» — мелькало у него в голове, и грешные желания всё более и более овладевали его душой.

Как в тумане, он уехал в тот день домой от Яглиных и всю дорогу думал о заворожившей его красавице.

С того дня зачастил он в усадьбу Яглиных, всё для того, чтобы хоть мельком взглянуть на Ксению.

Прошло так с полгода. Наконец как-то раз, уже летом, Курослепов сказал Андрею Романовичу:

— А что, Андрей Романович, не породниться ли нам? А?

— Как же это так, государь? Не разумею что-то твоих слов.

— Да неужто не догадаешься?.. Экий же ты!.. У тебя ведь есть дочь? Да? Ну и отдавай её за меня.

Андрей Романович удивлённо поглядел на воеводу, не будучи в состоянии угадать, шутит ли тот или говорит серьёзно.

— Ну, чего же молчишь, Андрей Романович? — спросил Курослепов. — Или жених не ко двору пришёлся?

— Не ко двору, государь, — ответил, глубоко вздохнув, Андрей Романович. — Молода моя дочь будет для тебя. Не обессудь.

— Вот оно что!.. Что же, коли не ко двору дворянскому пришёлся царский воевода, так прощенья просим. А только попомни, Андрей Романович, что не забуду я этого никогда, — стиснув зубы, произнёс воевода и, рассерженный, встал из-за стола.

В смущенье вышел на крыльцо проводить воеводу Яглин. Сжалось у него сердце — и он всё повторял себе, глядя вслед уезжающему воеводе:

— Ох, не забудет он этого, ох, не забудет! Не такой это человек.

Но прошёл месяц-другой вполне спокойно, и Яглин перестал думать об этом, забыл об угрожающих словах Курослепова.

Но тот не забыл оскорбления от Яглина.

И вот в одну летнюю ночь в ворота усадьбы последнего раздался громкий стук, сопровождаемый бряцаньем металла и громкой руганью.

— Кто там? — с испугом закричал привратник, машинально хватаясь за прислонённый к стене бердыш.

— Отворяй, чёртов сын, коли приказывают, а то ворота разобьём!.. — раздались снаружи чьи-то крики, и несколько новых ударов потрясли ворота и забор. — В гости приехали…

Но привратник медлил отворять ворота, а затем, сообразив, что едва ли добрые люди таким образом придут в гости, с испуга закричал во весь голос:

— Воры!.. Помогите!.. Разбой!..

Однако в это время сбитые сильными ударами ворота слетели с петель, и сам привратник, оглушённый ударом в голову, повалился замертво на землю. Какие-то люди ворвались во двор и хлынули по направлению к большой избе, где жили Яглины.

— Девку хватайте!.. Не грабить!.. — раздался им вслед голос, по которому всякий бы узнал воеводу.

Несколько испуганных слуг выбежало было из изб, но все скоро лежали связанными на земле.

Старик Яглин и его сын, спавшие в одной горенке, проснулись от шума и, предполагая нападение каких-то воровских людей, выбежали на крыльцо: один с заряженной пищалью, а другой — с саблей. Но нападающие в это время уже бежали к воротам и, сев на лошадей, поскакали прочь от усадьбы в поле.

В это время на одном крыльце раздался громкий вой. Это кричали жена Яглина и старая мамка Ксении.

— Ой, увезли!.. Увезли воры наши Аксиньюшку!.. Бесталанная ты наша голубушка!.. И куда-то теперь тебя злодеи завезут?..

— Воевода!.. — крикнул всё понявший Яглин. — Он, вор, увёз!.. Эй, на коней!..

Через несколько минут вся усадебная челядь была на лошадях и скакала по Свияжской дороге. Лошади быстро неслись по ровной дороге, и вскоре нагоняющие увидали скачущую впереди кучку людей.

— Стойте!.. — закричал им Яглин. — Не то стрелять будем!..

Но преследуемые по-прежнему скакали во весь опор.

Вслед им загремел блеснувший в ночной тьме выстрел, и один из всадников, покачнувшись на седле, свалился на землю.

Расстояние всё более и более уменьшалось — и Курослепов, на лошади которого поперёк седла была перекинута Ксения Яглина, видел, что скоро его нагонят. Как ни хлестал он своего коня, но последний, скакавший второй конец, начал уставать и то и дело спотыкался.

Вслед им загремели ещё выстрелы — и уже несколько пуль просвистело над головой воеводы.

Курослепов струсил при мысли о том, что шальная пуля может задеть его и убить наповал.

«А ну её к чёрту, и девку-то эту! Из-за неё, чего доброго, ещё жизни лишишься», — решил он про себя и кинул бесчувственную девушку прямо на дорогу.

В это время раздался сзади ещё выстрел — и Курослепов услышал, как невдалеке пуля ударилась во что-то мягкое.

При свете разгоравшейся зари нагоняющие, доскакав до брошенной девушки, тотчас же заметили её на дороге и остановились.

Первый соскочил с лошади Андрей Романович. Он быстро наклонился над брошенной девушкой и тотчас же отдёрнул руки. Они были в крови.

— Аксиньюшка!.. — не своим голосом закричал старик, хватая дочь своими окровавленными руками. — Убили!.. Злодеи!.. Они убили её!.. Будь они прокляты!..

Все кругом молчали.

Преследовать дальше было бесполезно, так как разбойники уже успели скрыться из виду. Убитый горем старик и опечаленные челядинцы, любившие кроткую, ласковую боярышню, устроив из чего-то носилки, печально возвратились в усадьбу.

Андрей Романович хорошо знал, что ни в Свияжске, ни в Казани на воеводу жаловаться некому, а потому решил:

— В Москву, к царю надо идти, ему челом ударить. Он один — заступа.

Тогдашнее хозяйство было исключительно натуральное и денег в то время ни у кого в запасе много не водилось. Между тем Андрей Романович хорошо знал, что Москва, в лице своих приказов, любит деньгу и что без них в Белокаменной нельзя ступить ни шагу, а потому начал обращать в деньги всё, что только можно было. Для этого пришлось продать половину скотины, множество хлеба да, кроме того, идти занимать денег под рост.