Они тихо двигались вперёд. Роман плотно прижимал локоть Элеоноры к своему боку и нашёптывал ей на ухо слова любви, приходившие на ум.

— За что вы полюбили меня? — спросил он девушку.

— За что? Право, не знаю. Должно быть, за то, что в вас есть какая-то сила, размах, удаль, чего нет в наших кавалерах. Вы ведь не задумаетесь над тем, что я прикажу или попрошу вас сделать?

— Не задумаюсь, конечно!

— И не побоитесь пойти за меня даже на смерть?

— Куда хотите.

— Вот видите! — мечтательно сказала Элеонора. — В вас сила. А Гастон останавливается пред угрозой дяди лишить его наследства. Разве это любовь?

— Вы его любите или любили? — голосом, в котором слышались ревнивые нотки, спросил Яглин.

— Нет. Слабых людей я не люблю. Мне нужен человек, который сам покорил бы меня. За таким человеком я пойду. А Гастон — сам мой раб и вести меня не может. Таких людей любить нельзя.

— Но не забывайте, что мы — иноплеменники: вы — гишпанка, а я — московит и здесь нахожусь только с посольством.

— Так что же? За любимым человеком я пойду хоть к варварийцам или туркам.

Яглин чуть не подпрыгнул от радости и рассказал ей о предложении, сделанном посланником её отцу.

— Правда? — радостно воскликнула Элеонора, схватывая его за руку. — О, отец согласится! Я в этом уверена. Я уговорю его.

— Тогда вы будете моей женой! — воскликнул Яглин, позабыв в эту минуту всё — и разность племён и веры, и то, что у него в Москве есть нелюбимая невеста.

Теперь он жил только моментом, своей молодой любовью к этой южной красавице, так много обещавшей.

— Пора, — наконец сказала она, когда было сказано немало слов любви и дано клятв и обещаний.

Они тихо двинулись по сонным улицам города, не замечая того, что за ними следует какая-то человеческая фигура, тщательно кутающая своё лицо в плащ.

Яглин и Элеонора дошли до дома Вирениуса. В окнах последнего ещё был свет, так как лекарь сидел до поздней ночи за какими-нибудь книгами или рукописями. Элеонора остановилась и подала Роману руку.

— И только? — спросил Яглин, пытливо заглядывая ей в лицо.

Девушка оглянулась кругом, а затем, быстро взяв Яглина за голову, крепко поцеловала его в губы. Никто из них не слыхал, как на противоположном конце улицы кто-то слабо вскрикнул.

Элеонора скрылась в доме, а Яглин, отуманенный поцелуем любимой девушки, тихо пошёл вдоль улицы.

— Не думаете ли вы, московит, что нам с вами нужно посчитаться? — вдруг раздался над самым его ухом чей-то голос, и на его плечо опустилась рука.

Яглин остановился и при свете луны узнал закутанного в плащ Гастона де Вигоня, смотревшего на него из-под нахмуренных бровей. Русский сразу понял, что за причина такого внезапного предложения со стороны офицера, с которым он ещё недавно обменялся крупными взаимными услугами и с которым они сделались чуть ли не друзьями. Несомненно, тот видел его вместе с Элеонорой.

— Отчего же, — хладнокровно ответил Яглин. — Хотя у нас, в Москве, не приняты поединки, но здесь они в ходу, и я подчиняюсь обычаю.

— Я пришлю завтра к вам своих секундантов, — произнёс Гастон и, круто повернувшись, пошёл вдоль улицы.

«Вот так напасть! — подумал Роман, стоя на месте. — Не было печали — черти накачали! Ну, да делать нечего — придётся, видно, драться. Только где вот свидетелей-то добыть? Наши в этом толка не знают, да и не хотелось бы, чтобы огласка была. А если узнает сам посланник — прямо беда!»

Размышляя таким образом, он дошёл до гостиницы. У самого крыльца последней он вдруг наткнулся на каких-то двух человек, из которых один барахтался на земле, а другой тщетно старался поднять его.

— Вставайте, московит! Чего вы валяетесь на земле? Ну, выпили немного, пора и спать! — сказал второй по-французски.

— Ну тебя к лешему, басурманская рожа! — ругнулся первый чистой русской речью. — Чего пристал, ирод? Пусти, говорят! Я дома… и здесь спать лягу…

Но француз не понимал слов пьяного московита и всё продолжал уговаривать его, стараясь поднять, но так как он и сам был пьян, то также то и дело падал на землю.

— Ну, чёрт с вами… лежите, что ли, здесь!

Яглин подошёл поближе и узнал в пьяном русского подьячего.

— Пойдём, Прокофьич! — сказал он, беря товарища под мышки. — Если Пётр Иванович узнает, что ты пьяный по улицам валяешься, то он опять велит тебя батогами бить.

— А, это ты, Романушка! — сказал подьячий. — Домой, говоришь? А на какой ляд домой-то? Я гулять ещё хочу. Айда-ка, Романушка, вон с ним… как его?.. Ба… Ба… Баптистом… в то кружало, где мы сейчас с ним были! Ну и вино же, я тебе скажу!.. А девки — просто малина!

— Порядочно выпил ваш товарищ! — сказал Яглину Баптист. — Не удержишь его, как наляжет на вино.

Наконец оба они кое-как поставили подьячего на ноги, довели и уложили в постель, где подьячий скоро уснул.

— Постой, Баптист, — сказал Яглин, видя, что солдат хочет уходить. — Мне нужна будет от тебя услуга.

— Приказывайте, господин московит.

— В городе у тебя, наверное, немало знакомых. Да? Мне нужно двух свидетелей для поединка. Можешь найти мне их?

— Поединок? С кем? — насторожил уши Баптист.

— С одним офицером.

— Стало быть, вам нужны люди благородной крови, — рассудил Баптист. — Я разыщу. Завтра же они придут к вам.

— Хорошо! Это дело нужно покончить поскорее, так как посольство может уехать из города в скором времени.

Баптист откланялся и ушёл.

«Вот и на поединок нарвался, — думал Яглин, оставшись один. — Что-то будет? Быть может, этот бешеный рубака проколет меня насквозь — и я уже более не увижу Москвы златоглавой!»

На другой день Яглин ещё спал, когда его разбудил подьячий.

— Вставай, Роман! Там какие-то гишпанские дворяне пришли. Баптист говорит, что к тебе.

Яглин живо вскочил на ноги, оделся и сбежал вниз. Там, на улице, около двери, стояли два каких-то человека со шпагами у бедра. Один из них был низенький, толстый, с рыжей растительностью на лице; другой — тонкий и высокий, с франтовски закрученными кверху усами и холёной бородкой. Яглин поклонился им.

— Вот, господин московит, — сказал откуда-то вынырнувший Баптист, — это — те самые испанские дворяне, которые соглашаются быть вашими секундантами.

Роман стал благодарить их за ту честь, которую они оказывают ему, чужеземцу.

— О, это — сущие пустяки! — произнёс рыжий. — Мы рады служить. Надеемся только, что вы тоже у себя на родине — дворянин, а не происходите из черни?

Яглин ответил утвердительно.

— Отлично. Скажите, с кем вы дерётесь?

— Королевский офицер Гастон де Вигонь.

При этом имени Баптист еле удержался от восклицания.

«Славно, однако, я влетел! — подумал он. — Гастон де Вигонь — записной рубака, отлично владеет шпагой и проколет этого московита, как муху. Да и мне-то влетит от него здорово, если он узнает, что я помогаю этому дикарю! Чего доброго, отведаешь от него палок. Попался-таки я впросак!»

— Вы хорошо дерётесь на шпагах? — спросил рыжий Яглина.

— Ни разу в жизни не дрался, — ответил тот.

— Чёрт возьми! — воскликнул рыжий. — И идёте драться с таким рубакой, как Гастон де Вигонь?

— Что же? Мы, московиты, не любим отворачиваться в сторону, когда нам в лицо глядит смерть.

— Храбрый народ! — пробормотал по-испански высокий.

— Когда назначен день дуэли? — спросил рыжий.

— Это от вас будет зависеть, — ответил Яглин.

— А, это хорошо! Тогда уговоримся свести вас через четыре дня, а до тех пор мы, если хотите, научим вас обращаться со шпагой. Если угодно, то этот человек, — при этом рыжий испанец указал на Баптиста, — проведёт вас хоть сегодня вечером к нам, и мы дадим вам первые уроки фехтования.

Яглин поблагодарил их и пригласил в ближайший кабачок распить бутылку вина ради первой встречи.

Новые знакомцы ничего против этого не имели — и все четверо, считая и Баптиста, скрылись в ближайшем кабачке.