– Все о'кей! – отчеканил пожилой седовласый американец.

– Все «хоккей»… – тихо передразнил его один из штатских товарищей.

Мария Степановна набрала номер обкомовского гаража.

– Мне машину на городскую квартиру.

– А кто говорит? – спросила трубка.

Обычно Марию Степановну узнавали по голосу, но, наверно, сейчас дежурил диспетчер из новеньких, поэтому Мария Степановна вежливо разъяснила:

– Это жена Пал Палыча.

Однако ожидаемого эффекта эти слова не произвели. Более того, в трубке хмыкнули и нагловатым тоном спросили:

– Ну и что?

– Как что? – Мария Степановна даже опешила. – Мне надо через сорок минут быть на железнодорожном вокзале. Приезжает мать Пал Палыча. А это говорит жена Пал Палыча! Вам понятно?

– Понятно, – ответила трубка. – Нет машин.

– Как нет? – осеклась Мария Степановна. – Для меня нет?

– Нет ни одной, – весело повторила трубка. – Все машины обслуживают участников заседания.

В трубке пошли частые гудки, и Мария Степановна опустила ее на рычаг. Мария Степановна чувствовала, что на глазах у нее выступили слезы. Это было неслыханным хамством: ей, жене Пал Палыча, отказать в машине! Может, они там все пьяные? Ну, погодите, вернется Пал Палыч, она ему устроит сцену… Работнички его совсем распустились. Не узнать ее по голосу! Не дать машину! Господи, может, в городе уже нет Советской власти?

Всхлипывая, она набрала номер городской справочной и узнала телефон диспетчерской такси. В диспетчерской ей сказали, что все машины на линии и вообще заказывать такси надо за два часа.

До поезда оставалось тридцать пять минут.

В передней, натягивая на плечи пальто, Мария Степановна продолжала всхлипывать: «Позор-то какой! Через весь город тащиться на автобусе! Да еще, наверно, с пересадкой…» И тут Мария Степановна вспомнила, что она даже не знает, какие номера автобусов идут к вокзалу…

В красном уголке обкомовского гаража играли в домино. Илья Фомич, шофер Пал Палыча, терпеливо ждал своей очереди. Конечно, он мог и не ждать, и ему бы с готовностью уступил свое место кто-нибудь из четверки игроков, но брать себе партнером водителя «Волги» – фу, это было бы несолидно. У Ильи Фомича имелся постоянный партнер – Тимофей Тимофеич, шофер второй обкомовской «Чайки», которую держали специально на случай приезда московского начальства. Тимофей Тимофеич, честно говоря, играл плохо: путал счет, забивал «тройки», когда их выставлял Илья Фомич, открывал «шестерки» соперникам – но где было взять лучшего партнера? Больше «Чаек» в гараже не было.

На столе сделали «рыбу» и шумно подсчитывали очки. «Комами» оказались шоферы управляющего делами и зава по пропаганде – мелкота, сошки. За столом остались асы домино – шофер профсоюзника и шофер Третьего.

– Ну, Тимофеич, держись! – сказал Илья Фомич, предвкушая лихую игру. – И следи за тем, что я выставляю… – Он знал свое законное место и, мешая костяшки, продолжал поучать: – И не торопись дуплиться! Дупелем козырять надо!

В суете никто и не заметил, как в комнате появился шофер Второго, Иван Кузьмич. Иван Кузьмич неслышно подошел к столику и, подождав, пока Илья Фомич отберет себе костяшки, степенно проговорил:

– Илья Фомич, такое вот дело, извини-подвинься: я буду играть с Тимофеичем.

В комнате воцарилась жуткая тишина. Сперва Илье Фомичу показалось, что он ослышался. Потом подумалось: уж не шутит ли Кузьмич? Нет, взгляд Кузьмича был строгим, он не шутил.

Илья Фомич покраснел, встал со скамейки, еще раз взглянул в глаза Кузьмичу и молча выложил на стол ключи от «Чайки».

На душе у капитана Сурикова скребли кошки, или мыши, или еще какая-то сволочь – словом, неспокойно было Сурикову, хотя он и старался держать себя в руках. Из окна гостиницы он наблюдал за театральной площадью и в то же время чутко прислушивался. Ему казалось, что сейчас раздастся стук в дверь, войдут знакомые лица. «Ну, – скажут, – Анатолий Николаич, любопытно узнать, о чем вы только что разговаривали с южной областью?» Вдруг Белоручкин догадался и приказал прослушивать все междугородные линии? Правда, сотрудники были все нарасхват. Белоручкину могло попросту не хватить людей… Кто знает? Всегда найдутся охотники выслужиться.

Пока не стучали и не входили.

Может, пронесло? Во всяком случае, капитан Максимов из южного управления уже должен был передавать докладную Сурикова в Москву.

А если и в Москве? И докладная ложится на стол Берии или Абакумова? Постой, при чем тут Берия или Абакумов? Их же расстреляли. А если нет? Если их тоже заморозили? Вот же воскрес Сталин…

Спокойно, Анатолий Николаич, не горячись. Слишком уж много мистики. Впрочем, обойдутся и без мистики. На Лубянке есть свои Белоручкины. Ладно, лучше думать о другом. Разрешите доложить, товарищ полковник, наше задание выполнено! С корреспондентами порядок. Заперли их по трое в двух «люксах», из ресторана принесли ужин, на водку не поскупились.

Суриков мельком глянул на часы и хлопнул себя по лбу: время начинаться митингу представителей трудящихся города.

Суриков припал к окну. У освещенного подъезда театра безлюдно. Через площадь проехал автобус. Потом грузовик. Потом такси. Две бабы с полными сумками чешут наискосок. Пьяный застрял у фонаря. Парень обнимает девушку, а она закрывает лицо руками.

Где же народ? Где же представители трудящихся?

Суриков шарил по карманам в поисках сигарет. Вот черт, куда-то запропастились! Красавин при всей его изворотливости не мог сорвать митинг. И вообще, если бюро назначило, митинг никто не мог отменить. Или положение стало таким прочным, что решили обойтись и без трудящихся? Так что же там произошло?

Умный, умный, а дурак – сам себя перехитрил, теперь сиди в номере и мучайся в неизвестности.

Между тем в обкоме суета поднялась необыкновенная: несколько раз звонили из театра и грозно спрашивали, почему на площади не видно представителей трудящихся. Инструктора повисли на телефонах, пытаясь тщетно связаться с предприятиями, но большинство заводов и фабрик не отвечали – ведь рабочий день уже кончился, а в тех конторах, где еще удавалось кого-то застать, удивлялись, почему не предупредили раньше, и, словно сговорившись, твердили:

– Теперь поздно, народ разошелся по домам.

Начали искать виновных. Бледный заворготделом трясущимися губами лепетал, что он дал четкие указания обзвонить предприятия по списку. Кому давал указания? Секретаршам отдела Танечке и Тамарочке. Где список предприятий? Вот он, перечень, лежит на столе у Тамары. Где Тамара? Где Таня? Леший их знает…

Заворготделом вытирал пот со лба и повторял, что он абсолютно уверен в Тамаре и Тане, ведь девочки такие добросовестные, и что случилось, он – разрази его гром! – не понимает, поручение-то самое элементарное.

Дело было действительно несложным. Возможно, эта кажущаяся простота все сгубила. Верно, заворготделом положил список па стол Танечке и приказал немедленно связаться с дирекциями заводов и фабрик. «Сейчас, – сказала добросовестная Танечка, – будет исполнено». Она достала телефонный справочник и уже приготовилась снять трубку, как вдруг телефон брызнул звонком, и возбужденный голос Надьки из торга сообщил:

– Танька! Беги в универмаг, арабские сапоги на «платформах» выбросили! Скорей, там Наташка очередь заняла.

Медлить было нельзя. Таня быстренько нацарапала записку Тамаре: «Срочно обзвони предприятия приду через полчаса», – переложила список на Тамаркин стол и смылась в универмаг.

«Тамарка вот-вот вернется, – думала по дороге добросовестная Таня, – хватит ей в буфете чаи распивать. Пускай хоть немного поработает, ничего, облезет».

Тамара вернулась в отдел, когда у нее на столе разрывался телефон.

– Тамарка! – затараторила трубка. – Куда ты запропастилась? В универмаге выбросили «платформу», Зойка в очереди стоит.