Настроение участников торжественного заседания сразу поднялось. Возможно, некоторую роль сыграло то обстоятельство, что почти все делегаты и депутаты успели раз или два подойти к буфетной стойке. Как бы там ни было, в фойе опять зазвучали громкие, радостные голоса, а в зале молодые активисты под руководством розовощекого второго секретаря обкома комсомола организовали летучий семинар «Сталин и молодежь».

Почти под самой крышей театра, там, где узкая лестница упиралась в дверь балкончика для осветителей, совершенно случайно встретились два молодых человека. Злые и завистливые языки называли их самыми умными людьми в области. Тот, что был в военной форме с погонами капитана КГБ, настороженно прислушался, нет ли каких шагов по лестнице, потом тихо спросил:

– Как самочувствие, Красавин?

– Капитан Суриков, разрешите доложить, – в тон ему ответил Красавин, – настроение бодрое, идем ко дну…

– У меня к тебе вопрос, довольно серьезный: знал ли кто-нибудь из прежнего состава Политбюро о том, что Сталин не умер, а, так сказать, перешел в состояние анабиоза?

– Темное дело. Однако смею полагать, что Хозяин был достаточно хитер. Иначе бы его прах давно развеяли по ветру. Кто из стариков оставил в наследство такую «бомбу замедленного действия», мне неведомо. Вероятно, он здорово веселился, предвидя, что произойдет через какое-то время. Наверно, его самого уже нет в живых, а то бы примчался сюда, как ошпаренный. Убежден в одном: для нынешнего руководства это сюрприз, и весьма неприятный.

– Я так и думал.

Красавин смерил внимательным взглядом своего собеседника. Суриков выдержал этот взгляд.

– За меня, Славочка, будь спок. Я еще в пятнадцать тридцать, как только вся эта заварушка началась, связался с Москвой.

Глаза Красавина потеплели, он покачал головой.

– Рисковый ты парень, Толя.

– А трус, Славочка, в карты не играет, – дружелюбно разъяснил ему капитан Суриков.

Тень озабоченности промелькнула на лице Красавина.

– Как это удалось?

– У меня секретов нет, – улыбнулся Суриков. – Слушайте, детишки: в грим-уборной Светки Барашковой – примы местного театра – городской телефон. – И, предупреждая следующий вопрос Красавина, быстро добавил: – Только теперь все перекрыто, и из театра не выйти, я уже пробовал.

– Светка Барашкова? – наморщил лоб Красавин. – Та, что поет писклявым голосом?

– Но фигура какая! – бесстрастно заметил Суриков.

– Понял тебя, Толя. Ты даром времени не теряешь. Зачем же тогда в Москву переводиться?

– Служба. Однако сейчас меня могут перевести совсем в другие края. Да и тебя тоже.

– Куда партия направит, туда и поедем. – Глаза Красавина заблестели. – Толя, кажется, рождается неплохая идея. Ты газеты читаешь?

– Не понял намека.

– Ну хоть в программу телевизионных передач заглядываешь? Помнишь, что сегодня в 19:30?

– Сегодня? Да, – оживился Суриков. – Я еще думал, как бы смыться из театра.

– Так вот, надо бы уговорить наших старперов, чтоб выступление Вождя и Учителя по телевидению назначили на это время. Сейчас у ребятишек такая запарка, пожалуй, не сообразят, что к чему. А это, Толенька, в наших силах.

Суриков недоуменно потер пальцем переносицу, затем удивленно протянул:

– Ты гений, Слава. Как поется в песне – «и чтоб никто не догадался». В свою очередь, я попытаюсь…

В конце рабочего дня всех начальников цехов Второй городской трикотажно-швейной фабрики срочно вызвали к директору.

Игорь Борисович Швец, и. о. начальника прядильного цеха, опоздал минут на десять. В приемной директора ему первым делом бросилось в глаза заплаканное лицо секретарши Нюрочки. Нюрочка склонилась над пишущей машинкой и не попадала пальцами по клавишам.

– Нюрочка, опять крушение личной жизни? – снисходительным тоном Дон Жуана пропел Швец и сочувственно улыбнулся.

Нюрочка оторвала от бумаг страдальческие глаза и трагическим шепотом запричитала:

– Скорей проходите, Игорь Борисыч, и умоляю вас, будьте осторожны, не губите себя.

Игорь Борисович недоуменно пожал плечами, но поспешил в кабинет. В кабинете при его появлении наступило тягостное молчание, а худой, лысый, желчный старик, восседавший в директорском кресле, зыркнул глазами из-под густых бровей и, отчеканивая каждое слово, произнес:

– Вот, товарищи, вам наглядный пример нарушения трудовой дисциплины. Молодой человек изволит опаздывать на десять с половиной минут.

Игорь Борисович раскрыл рот, намереваясь объяснить, что всему виной обрыв пряжи – на третьей линии забарахлил станок, и надо было наладить, – но тут его взгляд остановился на директоре фабрики Полежаеве: директор фабрики ютился в стороне от всех, на диванчике у окна. Встретив взгляд Игоря Борисовича, директор фабрики улыбнулся жалкой улыбкой и поспешно отвел глаза. Игорь Борисович закрыл рот и опустился на крайний стул у Т-образного стола, покрытого зеленым сукном. Лысый Пуп (так окрестил про себя Игорь Борисович старика, сидевшего в директорском кресле) выждал некоторую паузу и продолжал:

– Итак, я предлагаю коллективу нашей фабрики принять новые социалистические обязательства: годовой план выполнить к седьмому ноября, а к концу года выпустить еще пятьдесят тысяч изделий и, таким образом, перекрыть план в полтора раза. Убежден, что трудовой почин нашей фабрики будет подхвачен другими смежными предприятиями. Думаю, бюро обкома нас поддержит.

Игорь Борисович опять открыл рот, на этот раз совершенно непроизвольно. План, спущенный на фабрику, был и так достаточно напряженным, а еще пятьдесят тысяч изделий – полугодовой план за пятьдесят дней! – это уж пахло чистейшей липой.

– У нас может не хватить сырья, – раздался робкий голос главного инженера.

– Ерунда, – отрезал Лысый Пуп. – Будем экономить за счет внутренних резервов. На мусорной свалке я видел целые мотки пряжи. Пора опять приучить рабочих дорожить каждой ниткой.

– Да кто это? – изумленным шепотом спросил Игорь Борисович у соседа. – Из управления или министерства?

– Пал Петров Александро́в, старый директор фабрики, – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы сосед.

«Ах, старый, – разом успокоился Игорь Борисович, – тогда понятно. Наверно, в главке кто-то напутал, назначил старика на прежнюю должность, вот Лысый Пуп и спятил от радости».

– Павел Петрович, – осторожно заметил главный технолог, – у нас явный дефицит человеко-часов. Прикажете оплачивать сверхурочные?

– Никаких сверхурочных! – отрезал Пал Петров Александро́в. – Будем работать по субботам, а не хватит времени – займем и воскресенье.

«Во дает Лысый Пуп, – развеселился Игорь Борисович. – А наши что, не видят? Тут же клинический случай. Ишь, какую ахинею несет, прямо спектакль…»

– Эксперимент с субботами себя не оправдал, – уверенно долдонил Лысый Пуп. – Сознание нашего рабочего не доросло до двух выходных дней. Поэтому рабочий не повышает свой культурно-политический уровень, а глушит по субботам водку. Когда построим коммунизм, тогда, конечно… но пока пойдут одни «красные субботы».

Тут уж Игорь Борисович не выдержал и попросил слова.

– Уважаемые товарищи! Мы все внимательно выслушали пожелания нашего старого директора, однако я вынужден дать техническую справку. Бесспорно, мы можем выпустить еще пятьдесят тысяч изделий, но за счет чего? Вместо женских кофточек больших размеров пошьем детские распашонки. Вместо, простите, мужских кальсон – дамские трусики. Кто знает, может, тогда и обойдемся наличным сырьем… Резкое увеличение планового задания приведет к снижению качества продукции, а ведь ни для кого не секрет, что на складах пылится на двести тысяч рублей нереализованной продукции нашей фабрики: кальсон, маек, дамских кофточек, вышедших из моды. Поэтому мне кажется… – Игорь Борисович, с трудом сдерживая улыбку, развел руками, приглашая присутствующих посмеяться и покончить с этой комедией.