Мне имени не вспомнить твоего I Мне имени не вспомнить твоего, я выдумал тебя, ты мне приснилась… Должно быть, так в кошмарном, диком сне рождается какой-то светлый образ и мучит нас… Я выдумал тебя. Ты мне приснилась. Даже – голос твой. Теперь я часто думаю: в тот вечер не ты, но некий ангел в синих джинсах с растрепанными ветром волосами явился мне. Не вспомнить, не узнать… Так сладко было трубку поднимать и пить твой голос… Может быть еще мы встретимся. Не знаю. Всё бывает. II Мне имени не вспомнить твоего, я выдумал тебя, ты мне приснилась… Но если ты – лишь сон, то сделай милость, приснись еще раз – только и всего. Мне от тебя не нужно ничего. Достаточно того, что волшебство в моей душе навеки утвердилось, достаточно того, что ты светилась в двух-трех шагах от сердца моего. III Мне этот сон еще не раз приснится… Скажи мне, кто ты – ангел, серафим, исчадье ада, грешница, блудница? Мне все равно – за голосом твоим и в ад пойду – не страшно заблудиться. Окно открыто. – Кто там? – Никого! Как будто сердце, вздрогнув, раскололось… Мне имени не вспомнить твоего. Я только голос помню. Только голос. Поэт В его бокале лето тлело, и отражался Млечный путь, — уже чужим казалось тело, и тяжко подымалась грудь. Уже закат безбрежно-красный сквозь стекла виделся ему, — в глазах горел огонь ужасный, и звезды строились в тюрьму… На то и созданы поэты, чтобы навзрыд писать о том, как долго дотлевало лето в бокале пенисто-пустом. Две женщины за шахматной доской… Две женщины за шахматной доской. Одна из них берет ферзя с тоской и ставит мат другой, а та, другая, глядит на доску, ничего не понимая. Две женщины. Старинная игра. Я вижу в зеркале двойное отраженье. Одна из них была мне, как сестра, другая – как надежда на спасенье. Две женщины. Обманутый король уже предчувствует с обеими разлуку, целует в лоб одну, забыв про боль, и у другой – в дверях – целует руку. Я получил твое письмо…
Я получил твое письмо и положил на хранение в книгу, которую так любил Аполлинер, — «Жюльетту» Маркиза де Сада… Мы встретились в конце сентября. Осень наклонилась над городом, как одинокий пьяница над стаканом вина. Так уже было однажды в детстве. Помнишь? Деревянные заборы, костры… Мы не заглядывали в будущее — просто ели мороженое, пили горячий чай. Памяти О.М Желтый пар петербургской зимы… И. Анненский О, эта каменная желтая бравада! Широких улиц темный разговор… Из проруби времен, из третьей песни «Ада» он выбрался – с трудом – на гибельный простор… Над Петроградом медленные ночи, и волосы Невы по каменным плечам разбросаны… В траве ржавеют изумруды… В траве ржавеют изумруды, и ласточки не вьют гнезда. Над чернью мельничной запруды зажглась вечерняя звезда. Мигают пристальные свечи, и уж совсем по-человечьи гримасничают зеркала… Всю ночь звонят колокола. Печаль, печаль – в любом аккорде… Ах, если бы зима сугробы намела, как у Феллини в «Амаркорде». Стихи с немецкого перевожу… Стихи с немецкого перевожу, скорее, просто время провожу; над каждой буквой долго ворожу. Коль друга нет – готов любить врага! В Германии теперь лежат снега. С утра – метель, а к вечеру – пурга. Окно замерзшее, трагический узор, а все-таки притягивает взор… Мальчишки с санками бегут на косогор. Им весело… Такие, брат, дела. Так дерево, сгоревшее дотла, теперь – всего лишь пепел, лишь зола, и, право, в этом я не вижу зла. Это – белая мгла, это – черная дрожь снегопада… Это – белая мгла, это – черная дрожь снегопада, это – злая зима, отчего же ты так весела? Я тебя высекал, как огонь, говорила: «Не надо!», говорила: «Не трогай!»… Гортанью (опять эта мгла!..), горсткой праха – губами клянусь: где бы ты ни очнулась, где бы ни очутилась, о чем бы ни вспомнила вдруг, я твой вечный должник, я твое одиночество улиц, я такое встречал лишь в глазах сумасшедших старух. |
