На территории школы для старшеклассников, располагавшейся на другой стороне улицы, были устроены огромные бейсбольные и футбольные поля, площадки для игры в баскетбол, софтбол[9], гандбол и стикбол. В нескольких кварталах от нас простирался Форест-парк. Это были километры «лесов и прудов». В парке работали курсы для гольфистов, секция верховой езды и была даже летняя сцена с навесом, где проводились концерты. Мы часто ходили играть в эту зеленую зону.

В детстве у меня было все – в густонаселенных соседних кварталах жило множество ребят, с которыми можно было весело проводить время, а вокруг, совсем неподалеку, раскинулись поля и леса, где мы совершенно спокойно играли целыми днями. Это было безопасно. Ты всегда был у всех на виду. А если случались проблемы, то позвать нашего местного полицейского-ирландца не составляло труда: он обычно находился где-то поблизости. В то время в Нью-Йорке наблюдалось явное разделение труда по национальному признаку: полицейскими были ирландцы, учителями – евреи, профсоюзными лидерами и главами местной администрации – итальянцы.

Религия была важной составляющей в повседневной жизни людей вокруг. По утрам я часто просыпался под звон колоколов находящихся неподалеку католических церквей. Когда я учился в школе, многие мои одноклассники в пятницу уходили пораньше, чтобы отправиться на занятия к католикам.

В моей семье религия тоже играла большую роль. Мама соблюдала кашрут. У нее было два комплекта посуды: один для мясных, другой для молочных продуктов. Иудейский закон запрещает их смешивать. Мясо могло подаваться на стол только в одном виде – исключительно хорошо прожаренным (никаких тебе бифштексов «с кровью»). При этом его необходимо было специально «кошеровать»: накануне приготовления мясо посыпали солью и оставляли на ночь. Соль была не обычной, а специальной, крупной. Ее большие кристаллы напоминали мне соль для ванны, которую мама использовала, чтобы уподобить водопроводную воду океанской. Соль для кошерования прекрасно «вытягивала» из мясных волокон кровь, однако после этого мясо теряло весь сок и вкус, напоминая бледный кусок картона.

Я пел в школьном хоре. Самым любимым для меня было время Рождества – я с удовольствием распевал праздничные гимны, несмотря на то что не был христианином. В те годы в государственных школах еще можно было петь церковные песни, и при этом люди еще не забыли, что все они не просто о празднике, а о Христе. Мне эти гимны очень нравились, в них было столько радости и искрящегося веселья! Думаю, они подспудно подействовали на меня, приготовив почву моего сердца к принятию семени Евангелия.

В Рождество я завидовал своим друзьям-не-евреям. Они получали множество подарков: например, электрическую железную дорогу, игрушечные самолеты, летавшие на газу, горы коробок с настольными играми. Мне же доставались лишь деньги – «ханукальное золото», то есть монетки, которые принято давать детям на этот праздник. Ходила шутка, что Санта-Клаус проникает через камин, чтобы подарить христианам подарки, в то время как к евреям является Чарли Ханука – он приходит через трубу печки для сжигания мусора, чтобы подложить монетки к ветвистому ханукальному подсвечнику. Я был не против денег, но забавные детские подарки нравились мне куда больше.

Наряду с безмятежной радостью, которую дарила жизнь в этом «детском раю», да к тому же еще при магазине сладостей, ощущал я и темную сторону бытия. Кирпич, разбивший ночью витрину нашей лавки, громко напомнил мне о ней. История евреев никогда не была безоблачной – в ней всегда было достаточно ужасов и страданий.

Недалеко от нашего дома, около станции Сайпресс-Хилс, находилось еврейское кладбище.

Оно занимало территорию в несколько гектаров. Поблизости – в Бруклине, но на самой границе с Квинсом – располагалась наша старшая школа. Иногда мы слонялись по кладбищу, пробираясь через забор-сетку, и играли там в прятки. Это место не очень походило на современные американские кладбища с небольшими одинакового размера плитами, выстроившимися в ряд. Там было много высоких надгробий и даже каменных родовых склепов, окруженных оградами. Мест, чтобы прятаться, было полно, можно было даже заблудиться.

Случалось, мы так заигрывались, что забывали о времени. Начинало смеркаться, и в мое сердце проникал холодок страха. А что, если друзья уйдут и забудут обо мне? Вдруг я, живой, навеки останусь здесь – среди мертвых?

Лежа дома в кровати, уже почти засыпая, я думал о бесчисленном количестве людей, похороненных на обширном кладбище. Эта мысль таилась в глубине моего сознания – казалось, где-то рядом приоткрывается дверца в тайную бездну.

Бывало, что я просыпался оттого, что меня затапливала волна страха. Я ощущал поблизости присутствие какого-то темного начала. Это чувство парализовало – в течение нескольких минут я не мог шевельнуться. Исходя из собственного опыта, я пришел к выводу, что незримый мир зла действительно существует.

Комната, где я спал, находилась прямо рядом с дверью в подвал. Туда спускалась крутая лестница. В подвальном этаже было несколько помещений, но особенный ужас вызывала у меня домашняя котельная с возвышавшейся в ней огромной кучей угля. Иногда мне снилось, что дверь открывается сама собой и меня затягивает вниз по длинным пролетам с крутыми ступенями в то самое угольно-черное «логово», которого я так боялся. Какая-то колдовская сила против моей воли влекла меня прямо туда, к злу, которое обитало за кучей угля. Во сне я пытался сопротивляться, цеплялся руками за кровать, стол, дверные косяки, перила лестницы – за все, что могло бы позволить мне остаться на поверхности и не дать злу поглотить меня.

Мой брат Сол тоже знал, что зло существует. Сол был мягким и добрым парнем, верным моим другом. Он рассказывал, что как-то раз проснулся среди ночи оттого, что явственно ощутил присутствие кого-то недоброго, и тут заметил, что с потолка на него уставилась огромных размеров физиономия. Сол похолодел от ужаса.

Лицо не исчезало в течение некоторого времени. Брат решил, что сходит с ума. Он не знал, что делать, и принялся молиться. Во время молитвы страшное видение начало уменьшаться в размерах и постепенно растворилось. Но брат никак не мог забыть бешеных, полных ярости глаз, смотревших на него с потолка. Он сказал: тот, кто пережил такой сильный страх, может совсем потерять рассудок, если не обратится за помощью к Богу.

Я извлек урок из этой истории и выучил несколько молитв, чтобы не теряться и сразу действовать в случае, если меня посетит такой же кошмар.

Есть люди, которые во всех и во всем видят только хорошее и не испытывают страха перед действительностью. Но я-то вырос в тени Холокоста. Эта тень – шесть миллионов уничтоженных евреев – всегда незримо нависала надо мной. Гибель ни в чем не повинных людей внушала мысль о том, что зло и грех реальны, а демоны обитают где-то рядом с нами. В общем, мне было легко поверить, что я могу столкнуться с темным началом.

Я часто задавался вопросом: почему среди шести миллионов жертв не оказалось меня? Если бы мои родители были убиты, я бы не родился на свет.

Впервые я столкнулся лицом к лицу со смертью, когда мне было года три. У меня заложило нос, и мне делали ингаляции. В большой таз с кипятком мама наливала раствор, пары которого снимали отеки слизистой. Я сидел на кровати и вдыхал их. В один из дней мама куда-то вышла, за мной присматривал брат. Во время ингаляции я каким-то образом свалился в кипяток. Сол немедленно вытащил меня, завернул в полотенца, смоченные в холодной воде, и отнес в больницу. К счастью, я обварился не так сильно, чтобы это угрожало жизни. И все же ожоги заживали в течение года, а на спине до сих пор остались рубцы.

Подобные события оставляют следы не только на теле, но и в душе.

Мне было около десяти лет, когда сосед, живший на нашей улице, предложил научить меня играть в шахматы. «Почему бы и нет?» – подумал я. Взявшись за дело всерьез, я вскоре натренировался так, что стал регулярно обыгрывать своего учителя. Но останавливаться на достигнутом я не стал и продолжал совершенствовать свое искусство. Вскоре мне уже удавалось победить Дона, завсегдатая нашего магазина и довольно сильного шахматиста. Шахматы были его жизнью. Иногда он брал меня с собой в Форест-парк, где были установлены бетонные столы и в выходные после обеда собиралось шахматное сообщество. Это были удивительные люди, все чудаки и большие оригиналы. И они играли удивительные партии. В такой вот компании я по-настоящему пристрастился к игре. Постоянная практика позволяла быстро оттачивать навыки.