– Должны быть, – откликнулись в толпе. – В тоннели необходимо постоянно нагнетать воздух, иначе люди задохнутся.

Подводных тоннелей в Нью-Йорке насчитывалось целых четыре: тоннель Линкольна, Холланда, Куинс-Мидтаун и Бруклин-Бэттери. И все они были очень протяженными.

Время шло, соседи начали готовить ужин прямо на улице на переносных грилях, которые установили на газонах, на крыльце домов или прямо на тротуаре.

Тут снова пришли устрашающие радионовости. Репортеры рассказывали, что электроэнергия отключена не только в городе, но и на севере штата Нью-Йорк, в Нью-Джерси и, возможно, в других штатах, в том числе в Коннектикуте, Род-Айленде и некоторых районах Пенсильвании. Ближе к ночи пришли подтверждения этих сообщений. Что же будет дальше? До нас докатился слух, что Бостон «вырубило». И весь штат Массачусетс. Это был шок. Что за катастрофа могла вызвать такие последствия? О причинах никто не говорил. Позже мы узнали, что весь северо-восток, включая штаты Вермонт и Нью-Гэмпшир, был обесточен. Пострадала даже провинция Онтарио в Канаде!

В горячих дискуссиях люди пытались доискаться до истины. Идеология холодной войны произвела свое действие в сознании представителей среднего класса, преимущественно иммигрантов: все считали, что блэкаут – это происки внешних врагов. Многие относились к угрозе начала нового военного конфликта более чем серьезно, особенно те, кто пережил Вторую мировую. Когда мы узнали, что и Чикаго отключили, многих охватила паника. Но тут сообщение опровергли, и все снова взбодрились.

На то, чтобы узнать, что же на самом деле произошло, ушло несколько дней. Как я понял, отключение было вызвано каким-то повреждением в сетях. Сначала сбой случился в одной точке в Онтарио, а затем началась цепная реакция: перегрузка соседних подстанций привела к их массовому выходу из строя. Точнее, они переходили в режим автоматического отключения, позволяющий избежать возгораний и взрывов. Так по принципу домино обесточенным оказался весь северо-восток Америки.

В ту ночь ни отцу, ни Солу не удалось добраться домой. Отец находился в своей торговой палатке на Таймс-сквер, когда электричество отключилось. Он немедленно прикрыл лавку – опустил жалюзи и запер все двери на ключ. Позднее он признался, что больше всего испугался ограбления. Брата Сола блэкаут застал в метро. Он ехал в набитом до отказа поезде. Пассажирам пришлось выйти и в темноте пробираться по путям до ближайшей станции. Тоннель был вонючим и кишел крысами.

Ту ночь мы запомнили надолго еще и потому, что все происходило очень мирно. Ни грабежей, ни мародерства не было. Люди с радостью приходили на помощь друг другу. Отрицательной цепной реакции, как в случае с энергосетями, не случилось – неприятности не приумножались, люди вели себя достойно. Особенно порадовало то, что, как говорят, через девять месяцев был замечен значительный всплеск рождаемости!

К следующему утру электросети починили. От большого блэкаута 1965 года остались лишь воспоминания, а еще опыт, который научил меня ценить простые блага цивилизации. Оказавшись на продолжительное время во тьме, начинаешь больше ценить свет. Как новообращенный христианин, я должен был все время стремиться к тому, чтобы выбраться из сумрака.

Отношения с отцом всерьез ухудшались. Его недовольство тем, что ни он сам, ни другие не могли вернуть меня в лоно иудаизма, нарастало с каждым днем. Он хотел отправить меня подальше от дома, но так, чтобы в новой ситуации я одумался. В итоге папа пошел на решительный шаг (хотя так поступали многие еврейские семьи в те годы). После того как я закончил второй курс Квинс-колледжа, он оплатил год академического отпуска и отправил меня в Израиль.

Меня такой поворот событий только обрадовал. Я мечтал оказаться на библейской земле, там, где жил Иисус и где появилась на свет, выросла и укрепилась ранняя Церковь. Кроме того, там жили мои родственники. В феврале 1967 года я сел в самолет, вылетавший в Иерусалим. Сначала я провел пару месяцев в кибуце Гат, неподалеку от места обитания филистимлян и Голиафа. А затем перебрался в Иерусалим.

В Иерусалиме жили многие мои родные как со стороны отца, так и со стороны матери. Среди них – единственная оставшаяся к тому времени в живых бабушка, мама отца, а также братья моей матери – Эйб, Моррис и Макс с семьями. Все они были ортодоксальными иудеями.

Мне, христианину, не очень хотелось постоянно жить бок о бок с ультрарелигиозными родственниками, поэтому я решил снять комнату и поселился на Вифлеемской дороге, которая соединяла новые районы Иерусалима с Вифлеемом (в то время это была территория Иордании). Дом располагался всего в нескольких сотнях метров от границы, за которой тянулась полоса «ничьей», то есть спорной, земли. А из моего окна открывалась панорама закрывавших горизонт Иорданских гор.

Мне было всего двадцать, я впервые приехал на Святую Землю и жил среди своего народа, с которым мы были связаны общим прошлым и общей судьбой. Израильтяне, с одной стороны, жили в постоянной опасности, под угрозой уничтожения и в непреходящем страхе. И в то же время они все время ждали освобождения. Как еврей, верующий во Христа, я в значительной степени чувствовал свою принадлежность к народу и разделял его надежды. И все же я был очень осторожен: христианская вера ставила меня в двусмысленное положение – я был частью народа, но стоял немного особняком. Окружающие вполне могли отказаться считать меня братом по крови и даже заклеймить позором, назвав махшумид — предатель, изменник.

Одним из наиболее сильных впечатлений от Израиля стала для меня первая встреча с бабушкой. Она показалась мне очень древней старушкой. Английского она не знала и изъяснялась только на идише и иврите. Бабушка принадлежала к общине ортодоксальных хасидов и жила в Меа-Шеарим – районе Иерусалима, где обитают наиболее консервативные иудеи. Там везде висели таблички «Фотографировать запрещается». А если какой-то незадачливый водитель заезжал сюда в шаббат, в его машину летели камни.

И вот я пришел в гости, и меня окружили двоюродные братья и другие родственники, которых я раньше никогда не видел. Выглядели они так, будто только что вышли из какого-нибудь восточноевропейского гетто. Все одеты в черное, у мужчин лица обрамлены длинными локонами-пейсами. Говорили они на идише, причем все одновременно. Они очень радовались приезду долгожданного родича – сына Исаака, и в то же время им было как-то странно и неловко оттого, что я выглядел скорее как гой[27], чем как еврей. До них уже дошли слухи, что я интересуюсь христианством, и этот факт работал не в мою пользу. С другой стороны, я был чемпионом по шахматам, и это говорило обо мне хорошо.

Двоюродные братья переводили мне то, что говорила бабушка. Я понимал очень немногое. Мои родители намеренно не говорили со мной на идише. Они хотели, чтобы английский стал моим родным языком и чтобы я вырос настоящим американцем. Я уже упоминал, что хорошо знал на идише лишь ругательства – но бабушка их не употребляла. Правда, я уловил отдельные критические высказывания: хутцпа (какая наглость!), кокмами (это смешно!), гойска кап (буквально «гойская голова» или «чертов язычник!») и еще некоторые другие.

Встреча была чудесной и в то же время немного пугающей. Я оказался среди людей, целиком и полностью принадлежащих древней иудейской культуре. За несколько месяцев в Израиле мне довелось бывать на нескольких субботних обедах у дяди Эйба и повстречать братьев с материнской стороны. Они тоже были иудеями-ортодоксами, но все же менее радикальными, чем родственники с отцовской стороны.

Через четыре месяца после моего приезда в Израиль над страной стали собираться грозовые тучи. Политический климат заметно ухудшился – воинственные соседи, арабские страны, явно готовились вступить в открытый вооруженный конфликт с еврейским государством. Первым на тропу войны встал Египет и начал подтягивать армейские подразделения, расположенные на Синайском полуострове, к израильской границе.