Радио было главным источником, из которого я получал все основные новости. Но в те дни волны доносили до меня преимущественно иорданские военные марши, исполняемые похожими на волынки духовыми инструментами. Они перемежались грозными предупреждениями на английском языке, адресованными всем иностранцам, и прежде всего американцам. Нам предлагалось немедленно покинуть страну, чтобы не рисковать своей жизнью. Однако я был юн, наивен и считал, что все это пройдет без последствий. Как я ошибался!

Утром 5 июня 1967 года я отправился в гости к своему другу-пастору. Около полудня вдалеке послышались отдельные выстрелы. Поначалу я их проигнорировал, однако через час пулеметные очереди стали настолько интенсивными, что это не могло не вызвать тревогу. Моя квартира находилась в районе Бака-Тальпиот, неподалеку от израильской военной базы Allenby Camp. Поначалу я побежал домой, думая, что там буду в безопасности. Но по дороге вдруг понял: чем ближе я к дому, тем громче становится стрельба. Звук выстрелов приближался, они были громкими и частыми. «Что я здесь делаю? Почему я не вернулся в Америку раньше?» – крутилось в моей голове.

Комната, которую я снимал, находилась практически на линии фронта. С одной стороны стояла израильская армия, а с другой, на видимом расстоянии, расположились иорданские военные части, растянувшиеся до Иорданских гор.

Когда я добрался до дома, вокруг был настоящий ад. Снимаемая квартира давала мне защиту не больше чем картонный шалаш во время торнадо. Над головой пролетали ракеты, грохот разрывающихся рядом снарядов напоминал страшную грозу с громами и молниями. Я быстро собрал кое-какие вещи, молясь о том, чтобы шальная пуля не залетела в окно, а бомба не разорвала в клочья кровлю. Спускаясь по лестнице небольшого многоквартирного дома, я слышал крики и видел, как бегут люди. Большинство из них спешили укрыться в подвале. Там были старики и женщины с детьми – то есть те, кто не мог взять в руки оружие. Я был единственным американцем среди них. Кое-как мы расположились в этом убежище. Слова моих товарищей по несчастью, что, мол, американский паспорт в данном случае меня не спасет, совсем не обнадеживали.

После захода солнца мы наблюдали всполохи в горах, движущиеся сверху вниз. Они освещали спорные территории, тянувшиеся к югу. Это зарево служило мрачным контрастом бледному и мягкому свету луны. В ее нежном сиянии многие солдаты в ту ночь сложили головы в бою.

Тяжелее всего было пережить первую ночь войны. Бомбежка продолжалась. Снаряды разрывались совсем недалеко от нашего подвала. Поползли слухи, что иорданские военные заняли правительственное здание, расположенное к востоку от нас, где размещалась штаб-квартира ООН. Это была стратегически важная высота, с которой был виден Иерусалим. Она находилась менее чем в километре. Мы знали, что Израиль ведет войну с Египтом на юге, с Сирией на севере и с Иорданией на востоке и что целый ряд других крупных арабских государств поставляет врагам боевую силу и вооружение. Это значило, что израильская армия воюет на нескольких фронтах сразу и имеет дело с противником, существенно превышающим ее по численности.

Люди вокруг меня засуетились, и я понял: что-то случилось. Их охватил страх, что иорданский авангард вскоре продолжит наступление и нас всех возьмут в плен. Израильтяне с ужасом представляли себе, как всем мужчинам перережут горло, а женщин изнасилуют и убьют. Это сделают если не военные, то вооруженные арабы из местных поселений, которые придут вслед за армейскими частями. Такую угрозу окружающие считали вполне реальной. Они знали, что арабы в окрестных городках давно точили ножи на израильтян. Меня спросили:

– Хочешь присоединиться к нам?

– Присоединиться к чему? – не понял я.

Тогда они объяснили: если арабы возьмут этот район под свой контроль, мы совершим коллективное самоубийство, чтобы не попасть в плен! Их намерения были серьезными – у них были пистолеты.

– Нет, я в этом не участвую, – сказал я.

В ту ночь и в несколько последующих мы слышали, как над нами пролетали самолеты, а вдали разрывались бомбы. Мы не знали, чьи это воздушные силы и что именно они бомбят. Арабское радио сообщало, что израильтяне терпят одно поражение за другим. Самым страшным во всем этом была неизвестность. Новости были отрывочными и неясными. Никто не знал, как развивается военный конфликт. Все стороны стремились скрыть информацию о перемещении своих войск и о военных операциях.

После того как бой поблизости немного утих, я обследовал окрестности и был поражен, насколько близко от нас происходили смертельно опасные взрывы. Их осколки резали металл, как нож масло. Гусеницы танков оставили глубокие следы на дороге. Так я слонялся вокруг, пока не услышал поблизости странный звук – шуп-шуп-шуп. Я пошел в том направлении и тут с ужасом осознал, что это свист пуль. Я оказался на линии огня! Я бросился обратно в свое подземное укрытие и больше его не покидал, пока нас всех не уверили, что опасность позади.

Эта война оказалась предельно короткой – всего шесть дней. Постепенно жизнь снова вошла в нормальное русло, но все понимали, что отныне карта Израиля выглядит совсем по-другому. Самое главное ее завоевание состояло в том, что теперь Старый город Иерусалима, который раньше я мог наблюдать лишь издали, перешел под контроль израильтян.

Народ Израиля горевал о гибели солдат на войне и в то же время радовался победе и новым возможностям. Я первым делом посетил Старый город, а затем связался с руководителями баптистских организаций и стал одним из двух первых слушателей в новом, только что учрежденном Иерусалимском библейском институте.

Вскоре после этого я переехал в так называемый Еврейский сектор внутри Старого города, окруженного древней стеной. Я снял комнату у семьи арабов-христиан. Ощущения были непередаваемыми – я жил в том самом районе, где родился мой отец. И кто знает, может, это был даже тот самый дом? С его крыши была видна Храмовая гора, Храм Гроба Господня, Масличная гора да и вообще весь Иерусалим. Мои родственники полагали, что я совсем спятил, решив поселиться на только что захваченной территории. «Тебе перережут глотку», – предупредили они. Похоже, это было и остается главной угрозой на Ближнем Востоке. Очень немногие фанатичные иудеи-ортодоксы решились переехать в Старый город и восстанавливать синагоги, которые не использовались по назначению с 1948 года. Но я был молод, наивен и легкомыслен. Поэтому понадеялся на то, что Господь меня охранит.

Сейчас, оглядываясь назад и оценивая принятое мною тогда решение, я соглашаюсь с родными – я был настоящим мешугенер, то есть безумцем.

Некоторые считали меня храбрым, потому что я жил один среди тысяч арабов. Другие полагали, что мне не стоит доверять, потому что я дружу с арабами. А сами арабы-христиане обвиняли меня в том, что я шпионю за ними по заданию евреев. На деле я был просто свободолюбивым одиночкой, очень уязвимым для любых внешних опасностей. То, что в таких обстоятельствах мне удалось выжить, само по себе уже чудо.

Однажды, обследуя Храмовую гору, я попал в то место, которое часто называют Крыло Храма. Это самая высокая точка горы, в которой сходятся две стены – южная и восточная. Там ко мне подошел человек, представившийся служителем протестантской церкви. Он с некоторым высокомерием заявил: те люди, что молятся у Стены Плача, – не настоящие евреи. Настоящие – это христиане, а Церковь есть подлинный Израиль. Я по этому поводу испытал противоречивые чувства, но все же вступил с ним в беседу. В целом я был согласен с тем, что говорит апостол Павел: «Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2: 28–29). Но в то же время я верил, что у еврейского народа есть особое предназначение, особая цель.