Значит, либо он запер дверь еще до того, как она встала этим утром, раньше, чем они успели обмолвиться хоть одним словом, либо Эрминио на самом деле подслушивал их разговор – и не будучи даже отдаленно готовым отстаивать ее позицию перед Тамаро, решил, что проблему можно решить, силой удерживая ее на ферме.

– Сволочи надменные! – Тамара надеялась, что хотя бы один из них прячется достаточно близко, чтобы услышать ее слова.

Несмотря на всю свою ярость, Тамару осенило, что один повод для радости и облегчения у нее все-таки есть: хорошо, что они попытались выкинуть этот номер сейчас, а не в день запуска. Если бы они застали ее врасплох в критический момент, то продержать ее взаперти в течение нескольких склянок было б не так уж и трудно. Когда она бы не явилась на место запуска, у Ады и Иво не осталось бы иного выбора, кроме как лететь без нее, а ее юродивая семейка добилась бы ровно того, чего хотела. Но судя по всему, они просто не могли так долго лишать себя удовольствия, которое бы получили от ее наказания.

Тамаро шел к ней по тропинке.

– Где ключ? – строго спросила она.

– Его забрал наш отец. – Он кивнул в сторону двери, намекая на то, что Эрминио находился снаружи, вне ее досягаемости.

– И что теперь?

– Я давал тебе один шанс за другим, – сказал он. – Но ты бы все равно не стала меня слушать. – В голосе Тамаро не было злости; его слова звучали монотонно и отстраненно.

– И что, по-твоему, будет дальше? – спросила она. – Ты знаешь, сколько людей ожидают моего появления на собраниях за одни только ближайшие три дня? Кто-нибудь из моих друзей и коллег придет меня разыскивать – будь уверен.

– Они не станут тебя искать, когда до них дойдет радостная новость.

Тамара пристально посмотрела на своего ко. Если Эрминио сейчас рассказывал людям, что у нее случились роды, то дело уже касалось не только их семьи. Она не могла просто уйти, простив своих надзирателей и пообещав хранить молчание, если сам факт, что она по-прежнему жива, выставит их лжецами.

– Я сжег весь твой холин, – сказал ей Тамаро. – Ты знаешь, что я бы никогда не стал заставлять тебя силой, но что будет дальше – решать тебе.

Она вгляделась в его лицо, пытаясь найти хоть какой-то намек на сомнение – если не в правомерности его целей, то хотя бы в шансах на успех. Однако мужчина, которого она любила столько, сколько себя помнила, по всей видимости, был убежден в том, что у этой ситуации есть всего два исхода.

Либо она позволит ему совершить инициацию и станет матерью его детей – утешившись осознанием того, что Тамаро будет им обетован.

Либо будет оставаться здесь, без холина, пока ее не предаст собственное тело. Она родит детей в одиночестве, и достигнет лишь того, что обманом лишит и своего тюремщика, и своих детей той самой связи, которая дала бы им возможность жить в благоденствии.

Шипение соляритовой лампы истончилось до почти что забавного писка. Карла слышала, как отскакивают от змеевика последние гранулы топлива – теперь они были настолько малы, что малейшая асимметрия горячего газа, вырывавшегося из их поверхности, превращала их в крошечные ракеты. Мгновение спустя они окончательно догорели, а лампа потемнела и затихла.

Онесто подошел к огневитовой лампе, зажег ее и вернулся к своему столу.

При обычном освещении лаборатория производила унылое впечатление. Карла проколола герметичный шов вакуумного контейнера, дождалась, пока внутрь не просочится воздух, после чего разорвала шов и извлекла зеркало. После того, как она осмотрела его сама, Карла передала зеркало Патриции, которая хмуро обвела его глазами.

За последние несколько дней стало очевидно, что процесс помутнения расходился с их прогнозами. Первый ряд сравнялся с эталонной карточкой, помещенной рядом с зеркалом, всего через два куранта после начала экспонирования; на заполнение второго ряда ушло два дня. Уже один только этот факт показывал, что время, необходимое на создание одного фотона, не могло быть одним и тем же в каждом из случаев. Однако объяснить происходящее нельзя было и с помощью идеи Патриции о том, что время может оказаться пропорциональным периоду световой волны. В случае двух почти идентичных оттенков, расположенных по разные стороны границы, период света был практически одинаков – но если на появление пятого фотона, необходимого для завершения реакции помутнения, потребовалось всего два дня, то шестой фотон не появился даже спустя вдвое большее время – третий ряд так и остался девственно чистым.

Карла схематично изобразила результаты у себя на груди.

– С помощью фотонной теории можно объяснить частоты, при которых скачкообразно меняется плотность помутнения. Но как объяснить разницу во времени?

– Может быть, часть энергии в этих ямах рассеивается в виде тепла, – предположила Патриция. – Тогда для того, чтобы компенсировать эту потерю, потребуется время.

– И как именно ее можно компенсировать?

– Увеличив выдержку.

– Но ведь единственное, к чему может привести увеличение выдержки – это создание большего числа фотонов! – возразила Карла. – А если количество фотонов отличается от того, что я нарисовала, то откуда берется соотношение частот, равное четырем пятым?

Патриция зарокотала в знак самопорицания.

– Разумеется. Я плохо соображаю.

Карла увидела, как Онесто поднял глаза, оторвавшись от своих бумаг. Мало того, что он шесть дней терпел этот раздражающий свет, так теперь ему еще и приходилось выслушивать, как они вдвоем неуклюже пытаются объяснить безрезультатность своего эксперимента.

– Извини, если мы тебе мешаем, – сказала она.

– Вы мне не мешаете, – сказал в ответ Онесто. – Но честно говоря, последние две склянки работа у меня как-то не клеится.

– Почему же?

– Кое-что в твоей теории вызывает у меня недоумение, – ответил он, – и чем дольше я смотрю, как недоумеваете вы сами, тем больше мне хочется нарушить молчание. Так что если это не будет слишком нетактичным с моей стороны, я надеюсь, ты позволишь мне высказать свое мнение.

– Разумеется, – сказала Карла.

Онесто подошел ближе.

– Нерео исходил из того, что частица, которую она назвал светородом, является источником светового поля Ялды. Если я правильно тебя понял, то теперь ты утверждаешь существование совершенно новой частицы, играющей принципиально иную роль: она движется вместе с волнами в самом поле и служит переносчиком их энергии.

Карла обернулась к Патриции; право формулировать и защищать эту теорию принадлежало ей.

– Все верно, – сказала Патриция.

– Тогда почему бы не довести эту закономерность до логического завершения? – предложил Онесто. – Если у тебя есть основания полагать, что световое поле способно проявляться в виде частицы, то почему частица Нерео должна вести себя иначе? Разве светороду не должна соответствовать своя собственная волна?

Патриция выглядела растерянной, поэтому Карла пришла ей на помощь.

– Такая симметрия выглядела бы весьма заманчиво, – сказала она. – Каждой волне соответствует частица; каждой частице соответствует волна. Но мне кажется, что это усложняет теорию без особой на то необходимости. Не имея никаких фактов, подтверждающих существование «светородного поля», сложно представить, какую пользу могло бы принести его включение в теорию.

Онесто вежливо склонил голову.

– Спасибо, что выслушали. Теперь я оставлю вас в покое.

Он был на полпути к своему столу, когда Патриция спросила: «Вы предлагаете нам считать светород стоячей волной?»

Онесто обернулся.

– Я не имел в виду что-то настолько конкретное, – признался он. – Просто мне кажется странным, что представления об этих частицах так сильно отличаются.