Затем он притянул ее к себе. Ее длинные волосы пологом укрыли их лица. Элизабет, почувствовав, как он возбужден, стала мягко тереться о него бедрами. Ее дыхание стало тяжелым, кожа блестела капельками пота.

Время для нее остановилось.

В глубине души Альбин знал, что не готов ни к чему подобному. Тихо красться, прятаться, следить и быстро бегать – ничего этого он не умел и еще никогда не…

Альбин споткнулся о корень и рухнул в снег. Он несколько раз перекувыркнулся, прежде чем замер, лежа на спине. Левую руку пронзила острая боль.

Но жалеть себя не было времени. Он оглянулся: из темноты леса выплыли несколько фигур.

Альбин вскочил. Теперь боль пронзила колено, но он стиснул зубы и, прихрамывая, побежал дальше.

Все-таки он дал обещание.

Теперь пути назад не было. Элизабет почувствовала легкий испуг.

Когда Иоганн проник в нее, нижнюю часть живота пронзила острая боль. Элизабет впилась ногтями в его спину.

– Мне остановиться? – шепнул он ей на ухо.

– Нет, просто… все уже прошло, – солгала Элизабет.

Иоганн принялся медленно двигать бедрами, и боль понемногу утихла. На смену ей пришло возбуждение, волнами проходившее через все тело. Элизабет тихо застонала, потом все громче и быстрее, в унисон с движениями Иоганна.

И вот оно внезапно случилось – Элизабет ощутила неизведанное до сих пор единение, единение с ним, с Иоганном, и это показалось ей необыкновенным. «Если б мгновение могло длиться вечно, то пусть оно было бы таким», – подумала Элизабет и забылась в приливе желания…

Альбин увидел снежную гладь за деревьями – до луга осталось совсем немного. Он справится. А потом ему тоже будет что рассказать…

Еще десяток шагов.

Батрак приметил впереди просеку, где он оказался бы в безопасности. Оглянулся на бегу: нет, никого не видно.

Альбин повернулся вперед, и в этот момент сокрушительный удар с хрустом сломал ему нос и сбил с ног.

Перед глазами вспыхнула молния, и в следующий миг все потемнело.

Огонек лампы потух от сквозняка, и комната погрузилась в голубоватый сумрак. Иоганн опустился на Элизабет, они дышали в едином ритме. Элизабет закрыла глаза и прижалась к Иоганну.

И пусть он останется с нею навек.

И ничто в мире не сможет их разлучить.

Фигура в ветхой рясе отшвырнула в снег тяжелую ветку и подошла к неподвижно лежащей жертве. Восковая рука ухватила Альбина за ворот и потащила обратно в лес.

– О чем ты думаешь? – спросил Иоганн.

– О том, что завтра ты должен остаться со мной. Я просто запру двери, и пусть как-нибудь мир обойдется без нас.

– Заманчиво, но есть идея получше.

– И какая же?

– Сделать так, чтобы завтра не наступало, – прошептал Иоганн. – Просто остановить солнце, и ночь никогда не закончится.

Элизабет поцеловала его и прижала к себе.

– Так сделай же. У меня руки пока заняты.

Элизабет открыла глаза. В окно пробивался сумеречный свет – скоро наступит утро.

И ознаменует начало.

Она повернула голову к лежащему рядом мужчине.

Иоганн.

Элизабет еще ни с кем не чувствовала себя так уютно. Маму она не знала, а с отцом жизнь была ей только в тягость.

Вот Иоганн – другое дело. Он был сильным и заботливым, и он непременно найдет выход и не оставит их в беде – в этом Элизабет не сомневалась.

Одеяло чуть соскользнуло. Элизабет увидела его грудь, покрытую шрамами, и невольно поежилась. Что же ему пришлось пережить? Что он скрывал от нее?

Она вдруг заметила, как сбивчиво задышал Иоганн. Должно быть, ему что-то снилось, и сон этот явно был не из приятных. Иоганн что-то отрывисто говорил – странно и дико было слышать эти слова. Элизабет стало не по себе. Она чуть помедлила в нерешительности и потрясла Иоганна за плечо.

Лист открыл глаза.

– Это только сон, Иоганн!

Жнец в смертной пляске с жертвами.

– Иоганн?

Кровь на стенах.

Казалось, Лист только теперь узнал Элизабет. Он молча взял ее за руку и подождал, пока не выровняется дыхание.

– Что тебе снилось, ради всего святого? – спросила с тревогой Элизабет.

Иоганн не хотел отвечать. Не мог ответить.

– Или это был не сон? – Элизабет провела рукой по шрамам на его груди и заглянула ему в глаза. – Иногда полезно выговориться.

Вновь эта невыразимая сила в ее глазах, которая так привлекла его однажды.

Он не хотел говорить ей.

И он должен был сказать. Она имела право знать.

Иоганн сел и посмотрел в окно. До рассвета было еще немного времени.

– Элизабет… ты спрашивала, всегда ли я был кузнецом. И где я набрался тех умений, которыми обычный кузнец не может похвастаться.

Элизабет улыбнулась и погладила его по плечу.

– Брось, нормальный кузнец тоже кое-что умеет… – Она вдруг заметила, как он серьезен, и покраснела. – Прости.

– Я говорил, что вырос в монастыре, среди монахов.

– У настоятеля Бернардина.

– Да. Но священником я становиться не хотел, поэтому мне позволили уйти. Настоятель Бернардин даже поговорил со знакомым кузнецом, чтобы тот взял меня в обучение. Мне тогда было одиннадцать или двенадцать. Так я и стал подмастерьем. И у меня неплохо получалось, и все складывалось хорошо, пока…

Элизабет вопросительно посмотрела на него.

– Пока однажды я не попал к солдатам. Им нужны были люди для войны, но тирольцам ведь нельзя сражаться на чужих землях – только в местных отрядах и только во благо Тироля. Но им не было до этого дела – они хватали каждого, кто им попадался. Я был не единственным тирольцем. Нам не оставили иного выбора. Просто забрали и поместили в учебный лагерь.

Там выяснилось, что я хорош в рукопашной. Поэтому меня определили в пехоту. Только вот штука в том, что мало кому удается показать себя в ближнем бою – просто потому, что многих убивают еще до того, как они подбегут к вражескому строю. Ну, я, во всяком случае, выживал достаточно успешно, и меня отправили в Италию к принцу Евгению сражаться против проклятых французов.

Вот там действительно пришлось туго.

Мы шли на французов, они шли на нас. Часто на пути оказывались деревни и мирные жители. Люди – и солдаты, и жители – погибали сотнями, в основном уже после сражения, от ран. А наш командир при этом насмешливо скалился. Его штаб был ничуть не лучше – как говорят, рыба гниет с головы.

При этом сама голова была еще в порядке – принц Евгений и его люди в основном сохраняли благородство, насколько это возможно на войне. Но он не мог следить за нашими передвижениями, а офицеры были в высшей степени жестоки. Им доставляло удовольствие поливать землю кровью. Время от времени необходимо очищать страну – так они любили говорить и смеялись при этом. Командир же громче всех.

И у него были на то основания – но об этом ты ей рассказывать не станешь. Еще не время.

И вот однажды случилось то, что должно было случиться. Противник снова наступал – их отделял еще дневной переход, – а между нами лежала маленькая деревушка. Людей там почти не осталось. Только старики, женщины и дети; мужчин то ли перебили, то ли забрали в войска. Я думал, мы выселим жителей и займем оборону в деревне. Но крупно просчитался: командование решило, что живое заграждение прекрасно деморализует противника. Трусливые французы, нежные как девицы, не смогут открыть огонь по горстке невинных. А если и станут стрелять – времени будет достаточно, чтобы кавалерия зажала их в клещи. «Погоним жителей на французов, как скотину!» Я хорошо помню, как спокойно произнес это наш командир, эта тощая свинья…

Его слова переполнили чашу терпения. Той же ночью я поговорил с единственным товарищем, которому еще мог доверять. Это был парень из Пруссии, он довольно долго воевал в составе австрийской армии. Славный малый и хороший солдат. Из тех, на кого действительно можно положиться. Мы быстро сошлись во мнении, что пора положить этому конец и неважно, какими последствиями это грозило.