От этой страшной мысли Лотту передернуло сильнее, чем от трамвайной тряски.

– Послушайте, – мегера, видно, решила не оставлять девушку в покое, – вы, возможно, не в курсе, но на той остановке, на которой вы вошли, находится последняя жидовская больница в Германии. Наши говорят, что именно оттуда евреи наводят на Берлин английские бомбардировщики. Попомните мое слово, когда весь Веддинг будет лежать в руинах, эта больница по-прежнему будет невредима. Гестапо уже давно к ней присматривается, но она, шайсе, подчинена Адольфу Эйхману, а тот – лично фюреру! Кто ж ее тронет!

Лотта уже с интересом присматривалась к старухе, даже не заметившей, что давно несет откровенную ересь.

– Вы, фройляйн, еще очень молоды, – уже на весь вагон возмущенно кричала она, – поэтому у вас еще отсутствует расовый инстинкт, расовое чутье! И у многих немцев оно утрачено навсегда, – от нее пахло казенными эрзац-сигаретами и эрзац-кофе, и еще чем-то очень похожим на вонь общественного туалета. – Немцы перестали чувствовать рядом с собой врагов! Они не отличают их от своих и даже встают на их сторону. По сравнению с утратой расового инстинкта даже поражение под Сталинградом – детская болезнь! Евреи этим вовсю пользуются. Но у меня-то на них собачий нюх! Момент, момент! – схватила она Лотту за рукав, видя, что та собирается встать. – Я кое-что расскажу! До остановки еще далеко. Куда это вы так торопитесь?! Так вот, я работаю уборщицей на станции метро. Да! Всего-навсего уборщицей! Но я аккуратно плачу партийные взносы! Так вот, вчера вечером какая-то совсем юная фройляйн с разбегу заскочила в вагон, поскользнулась, дверь закрылась, и ей придавило ногу. Так с зажатой дверью ногой она и доехала до моей станции. Подумаешь, какая-то нога, когда целая армия погибла под Сталинградом! Ногу не оторвало и даже не раздробило, так… немного примяло. Но болело, видать, здорово: девчонка чуть не теряла сознание от боли. И при этом наотрез отказывалась от «скорой помощи»! Я сразу подумала: а чего она так боится и так спешит слинять с места события?! Все стали ее уговаривать вызвать «скорую» и не рисковать ногой. А она что-то бормочет про ночную смену, и что ее выгонят с работы, если опоздает хоть на минуту. И все ей поверили, шайсе, кроме меня! «Господа, – говорю, – с этой девушкой что-то не так! Мы должны вызвать не «скорую», а полицию! А для начала потребовать у нее аусвайс! Она – или шпионка, или еврейка! Или еврейская шпионка!» Но начальник станции велел ее отпустить, а мне заткнуться и продолжать чистить урны, а не сеять панику! Он, шайсе, тоже – член партии! И все разошлись очень довольные, что помогли спастись этой сучке!

До самой остановки трамвая Лотта и Рут слышали у себя за спиной угрожающее бормотание старухи с золотым партийным значком на груди:

– У меня чутье на евреев! У меня чутье…

Выйдя на платформу, Лотта абсолютно спокойно сказала трясущейся как в припадке Рут:

– Дорогая, как хорошо, что мы еще не успели сделать укладку! Эта… невоспитанная женщина все время тыкалась носом в мое ухо. Фи, как противно! – и вдруг скрипучим голосом старухи возмущенно прокаркала: – Как вы, арийка, можете так шутить!

На платформе было многолюдно и очень шумно. Никто даже не оглянулся. Но перепуганная Рут закрыла лицо руками.

– Лотти, прекрати немедленно, нас же могут услышать! Не кричи так громко!

– Хорошо, солнышко! Я буду кричать тихо. Арийкам все позволено! А мы с тобой кто? Ты же слышала, что сказала мне эта старая хура! Чутье у нее, видите ли, на евреев! Тоже мне, овчарка немецкая! Пошли!

– Куда? – совсем сбитая с толку, сморщилась Рут. – С меня хватит!

– В чем дело? – топнула ногой Лотта. – У меня сегодня день рождения! Намечена большая праздничная программа: салон красоты, ресторан «Адлон»… Все билеты распроданы! Гуляем, подруга! Имеем право!

Салон красоты, куда привела подругу Лотта, назывался вполне в духе Третьего Рейха – «Белокурая бестия» и имел отличную репутацию, а стало быть, и цены. Но Лотта категорически пресекла все робкие предложения Рут найти что-нибудь попроще.

– В «Адлон» не пустят с прической от сельского парикмахера! Встречают по прическе! – с удовольствием, но не совсем точно процитировала она где-то подхваченную, кажется, русскую пословицу.

– Но, Лотти, – попросила Рут у самого порога в салон, – только, пожалуйста, без своих кунштюков! Я не могу все время за тебя краснеть! Господи, шетцхен, пока мы не вошли: а с какими прическами пускают в «Адлон»?

Лотта, как всегда в минуты глубокого раздумья, прищурила правый глаз, потом левый, потом тяжело вздохнула и, наконец, изрекла:

– Рутти, это очень-очень трудный вопрос! «Адлон» – один из лучших отелей Европы! И ресторан там, само собой, перфект! Так что…

– Откуда ты знаешь, что перфект? Ты уже была в этом ресторане? Но когда?

– Боже мой! – Лотта молитвенно вскинула руки к небу. – О чем спрашивает эта наивная еврейская девочка! А какой, по-твоему, ресторан может быть в одном из лучших отелей Европы? Только – перфект! Даже не знаю, кто за кого должен краснеть! А еще из благородной семьи! Ну, почти благородной! Скажем так, очень приличной! А что, семья еврейского врача не может считаться благородной?

– Только не сейчас, – грустно махнула рукой Рут. – Ты же сама знаешь, еврейские врачи давным-давно лишены лицензий. И папа тоже. Так что увы! Теперь мы с тобой обе как бы из неприличных семей.

– А вот мы с тобой сегодня и проверим, из каких мы семей, дорогая! Вот увидишь, нас будут принимать по самому высшему разряду! Сперва – здесь, а потом – там! Даже не сомневайся!

Лотта толкнула тяжелую дверь салона красоты – храма немецкого сервиса и французского парфюма.

Сперва все шло мило, как в лучших гламурных романах, то есть абсолютно без проблем и на райском уровне! Им мыли волосы, подсушивали, стригли, завивали, укладывали и умащивали. Они мгновенно забыли, в какой стране живут, в каком году и кто они, собственно, такие!

Но потом все соскочило на дешевый бульварный романчик, то есть наперекосяк, и они сразу вспомнили, кто они и откуда!

Когда прическа Рут была полностью готова, а Лотта досушивалась под феном, в зал вбежала одна из самых дорогих клиенток – дама в шикарном норковом манто, с золотыми часиками на запястье, в браслет которых были вделаны настоящие крохотные бриллианты. Дама начала кричать, что пока ее тут укладывали, из ее сумочки исчезла крупная сумма, и она не сойдет с этого места до приезда полиции, которая сыщет вора, а точнее, воровку!

Вот тут-то Рут и Лотта и почувствовали то, что чувствовала та еврейская девушка на станции метро, о которой с таким наслаждением рассказывала старая нацистка. Самое позднее через полчаса здесь будет полиция, а еще через несколько минут у них потребуют аусвайсы, которые они предусмотрительно оставили дома.

И все будет так, как на курсах медсестер, когда доктор Лустиг приказывал им в целях воспитания характера и дисциплины раздеться догола и сперва стоять перед ним с руками по швам, а затем лечь на операционный стол и лежать с открытыми глазами, не шелохнувшись. А он смотрел на них холодным, профессиональным взглядом хирурга и патологоанатома, но всем казалось, что они стоят и лежат под взглядом безжалостной судьбы.

Естественно, обнаружат за лацканами жакетов желтые звезды и, скорее всего, тут же депортируют туда, откуда еще никто не возвращался. А может, и расстреляют в подвалах на Принц Альбрехт-штрассе.

Первой пришла в себя Лотта. Она вдруг вспомнила, что в портмоне, черт знает зачем, все еще лежит дурацкая фотка, на которой она – с желтой звездой на груди. На какой-то момент она напрочь забыла, что точно такая же звезда спрятана у нее за лацканом жакета и, конечно же, будет обнаружена при обыске.

Но самое неприятное было то, что она в отличие от Рут все еще сидела под сушкой и не могла незаметно покинуть зал. Откуда ей было знать, что хозяин заведения лично до приезда полиции запер все входные двери.