– Ты ездишь в трамвае с желтой звездой? – всплеснула руками Рут. – Но тебе же это запрещено! А вдруг облава или контролер!

– Ну вот еще! – Лотта игриво одернула белый халат и нацепила на левую сторону груди желтую звезду с надписью «Jude». – Это… шайсе… я ношу только среди своих! – и вдруг замерла в горделивой позе: – А правда, мне идет? Идет-идет! Настоящая Суламифь!

Комната для медсестер уже звенела на все голоса. Через пятнадцать минут в больнице еврейской общины Берлина, единственной еврейской больнице в Германии в конце февраля сорок третьего года, начало утренней смены. Шеф больницы доктор Лустиг, «крошка Лустиг», крещеный еврей с выправкой прусского офицера, не терпел опозданий. И наказание обычно было мгновенным и… асимметричным.

Самое страшное – попасть вне очереди в списки на депортацию. Если очень повезет – в Терезиенштадт. А если не повезет… но об этом лучше было совсем не думать. Поэтому медперсонал никогда не опаздывал. Даже те, кто жил от больницы за семь километров девятьсот девяносто девять метров.

– Лотти, – Рут увлекла подругу в коридор, – ты в курсе? Наша флиттхен Элли снова спуталась с этим Добберке из гестапо! С ума сойти, одновременно с нашим шефом и с… Как тебе это? Натуральная шлямпе в белом халате! Но зато Элли знает все! И всем по секрету говорит… какая она дура!

Рут звонко рассмеялась и, тут же прикрыв рот ладошкой, с тревогой оглянулась по сторонам.

– Ты будь от нее подальше, солнышко! Она очень не любит красивых медсестричек! И запросто может нашепнуть своим ухажерам, что неплохо бы включить тебя в списки на депортацию! А ты у нас такая лапочка! Стой! О чем это я? Так вот, Элли по секрету всем растрезвонила, что недавно одну нашу, новенькую, ты ее не знаешь, отправили… ну ты сама знаешь куда. Она купила билет в трамвае на пять остановок, а проехала шесть. Задремала, бедняжка! А тут – контролер! Этот шайскерл сразу все просек и вызвал полицию. Звезды – нет, лишняя остановка – обман государства! Теперь она уже наверняка там! Дай мне слово, Лотти, что будешь ходить пешком! Я не хочу остаться здесь совсем одна!

– Ах, шатцхен, не бойся! Мы всегда будем вместе! Знаешь, какой самый лучший способ никогда не расставаться? Всегда быть рядом! Делать одно и то же, не отставать друг от дружки, даже… пить из одного стакана! Главное, не быть дурой, как эта твоя… Элли! Вот сестрички Рут и Ева Билески – просто супер! Особенно Рут! Такой кураж! Как у дрессировщицы тигров! Они живут далеко от больницы, и им позволено ездить. Но ты себе представляешь, шатц, в трамвае и – со звездой Давида?! Все на тебя смотрят как на сбежавшую из зоопарка гиену! Так девчонки во время поездки закрывают звезды сумочками. И едут две немочки-ариечки. А в случае чего смотрите, пожалуйста! И никакого подвоха! А можно и по-другому!

Лотта оценивающе посмотрела на Рут, как сотрудник тайной полиции на своего потенциального агента. Сокрушенно покачала головой, очевидно, решив, что агент из Рут выйдет дрековый. Но не посвящать же в свои планы кого попало!

– Тут многие, дорогая, делают такое! Снимают звезды и идут в кино, катаются на лыжах, даже посещают Олимпийский стадион!

– Совсем без звезды?! – то ли полуобморочно, то ли мечтательно охнула Рут.

– Ну не совсем совсем, солнышко! – Лотта скорчила торжествующую гримаску. – Звезда как бы при тебе и… как бы ее нет! Просто надо пришить ее на живульку, чтобы в любой момент снять, а потом снова нацепить.

– Как это?! – Рут изо всех сил старалась понять свою суперпредприимчивую подружку.

– Да хоть булавкой-невидимкой! А, например, в бассейне можно оставить ее в гардеробе. Он запирается. Лишь бы никому не вздумалось там покопаться! Но этого просто не может быть!

– А если все же… покопаются?

– Ну, знаешь! – Лотта в отчаяньи развела руками, но тут же снова задорно притопнула ногой. – А плевать! Пусть роются! В конце концов, мы тоже немцы, хотя и евреи! Мы – на своей земле!

– А если все же поймают? – Рут во все глаза смотрела на Лотту. – Тогда… что?!

– Тогда, дорогуша, вечная память!

До начала работы осталась буквально пара минут.

– Все, все, все! Разбежались! – Лотта круто развернулась и даже сделала шаг вперед. Но в последний момент так же круто оглянулась: – Рутхен, во время чайной паузы мы должны снова пошептаться. Я сообщу тебе нечто экстраординарное!

И как-то совсем уж хищно подмигнула:

– А вот и не поймают! Мы же евреи! Хотя и немцы!

Чайная пауза, как всегда в последнее время, состоялась в большой кладовой комнате. Вдоль стен за плотными шторами громоздились подушки, одеяла, инструменты в оцинкованных жестяных банках.

Длинный стол вместо скатерти был застелен свежей, слегка примятой по бокам простыней. Врачи и медсестры – в белейших, тщательно отутюженных халатах. Женщины – в белых кокетливых шапочках.

Уже больше двух лет с левой стороны груди все евреи старше шести лет носили желтые шестиконечные звезды. В январе сорок второго им было приказано отдать всю зимнюю одежду для нужд Восточного фронта. В этом же году шестиконечные звезды были прибиты на дверях всех еврейских домов и квартир.

Вот и сейчас шестиконечные звезды желтели на белых халатах всех без исключения врачей и медсестер, собравшихся на чаепитие. Точно такую же желтую звезду обязан был носить и всесильный шеф больницы доктор Лустиг, крещеный, женатый на арийке и, что самое главное, – доверенное лицо самого оберштурмбанфюрера СС, начальника отдела 1VB4 РСХА Адольфа Эйхмана, по личному указанию фюрера возглавившего мероприятия по «окончательному решению еврейского вопроса».

К желтым звездам здесь давно привыкли. Евреи, конечно, предпочитали синий цвет, цвет звезды Давида, но у наци любимыми цветами были красный и коричневый, а самым ненавидимым и презираемым, судя по цвету звезд на груди евреев, – желтый.

Гораздо труднее было привыкнуть к тому, что отныне они могли отовариваться лишь раз в сутки – с 4 до 5 дня. Правда, и в это время им запрещалось покупать «стратегические» в условиях войны товары: масло, молоко, сыр и многое другое. Почти все.

Но с 18 сентября 1942 года началась массовая депортация берлинских евреев якобы в какой-то далекий расчудесный лагерь для перевоспитания Терезиенштадт. Эшелон туда уходил за эшелоном. Назад не возвращался никто. Даже медсестры сопровождения. Евреям говорили, что их оставляют в Терезиенштадте для усиления тамошнего медперсонала.

И вот к этому привыкнуть было просто невозможно. Потому что ходили смутные слухи, этакие тишайшие отголоски невидимой грозы, что Терезиенштадт на самом деле вовсе не последний пункт на пути к «окончательному решению еврейского вопроса».

Совместное чаепитие врачей и медсестер было давней традицией в больнице еврейской общины Берлина. И по этой же давней традиции все серьезные разговоры за чаем были вне закона. Разрешалось много шутить, немного сплетничать, чуточку флиртовать.

Последние новости должны были быть с «изюминкой», кисло-сладкие, печаль – светлой, а смех – легким, без привкуса безумия.

И потому беседы за чаепитием напоминали еврейские анекдоты – сплошной черный юмор. Но, в отличие от еврейских анекдотов, все, что говорилось за чаем, было голой правдой. И люди порой весело смеялись над тем, над чем хотелось плакать навзрыд. И потому точно так же, как и в еврейских анекдотах, имена и фамилии были не от мира сего, чаще и вообще отсутствовали: просто – «он», «она», «некто» или «ну вы же его все знаете». Женщины болтали наперебой, мужчины, почти все – врачи, – солидно посмеивались.

– Ты слышала, – перешептывались так, что слышали все, две медсестрички со здоровым не по времени цветом лица, – наша ехала с подружкой-гоечкой в поезде. А они так похожи, как… – Та, что говорила, на секунду задумалась: с чем бы таким сравнить? ничего такого не придумала, стукнула кулачком по столу и продолжила: – Короче, гоечка ей всегда одалживала свой аусвайс! Прелесть, что за девочка! Хорошо, проверок не было!