После знакомства с Гитлером в душе Геббельса наступило предсмертное прозрение: немцы – избранники судьбы, независимо от их истории, национальных и индивидуальных особенностей. Евреи – не немцы. Как бы порой они ни были на них похожи. Это – враждебная раса. Значит, евреи – физически отвратительны, им нет места на земле.

– При виде евреев меня начинает тошнить! – сидя в полутемном зале, Геббельс вдруг услышал свой собственный пронзительный шепот. Он прислушался к нему и полностью согласился с ним. – Да! Да! Да! – еще истовее зашептал он. – Только евреи могут помешать немецкому народу выполнить свое историческое предназначение.

Тысячу раз прав Гитлер: никому нельзя иметь больше одного врага. Один фюрер, один Рейх и один… враг! И этот враг – евреи!

И прав Генри Форд, издавший полумиллионным тиражом «Всемирного еврея» с бессмертными «Протоколами Сионских мудрецов». Но только фюрер первым до конца раскрыл еврейский заговор: еврей в Сити и еврей в Кремле… находятся в полном единении!

Геббельс встал с кресла. За окнами светало.

В отличие от Гитлера, он не был склонен к мистике. Но к своему внутреннему голосу по-гитлеровски прислушивался внимательно. И сейчас его внутренний голос был с ним, как всегда, откровенен до цинизма:

– Ну самих-то себя мы дурачить не будем! Разумеется, мирового еврейского сообщества, которое стало бы держаться вместе и в радости, и в беде, и каким мы его себе представляем, – тут Геббельс почувствовал, что губы его искривила злорадная усмешка, – на самом деле не существует. Нельзя же полагать всерьез, что интересы евреев из лондонского Сити и еврейских банкиров Уолл-стрит совпадают с интересами евреев, засевших в московском Кремле!

Тою же шаркающей походкой Геббельс снова прошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Снова миновав апартаменты жены, попал к себе в спальню. Не раздеваясь, бросился на кровать.

Через несколько часов он, как козырную карту, выложит на стол перед фюрером свою гениальную идею. От которой, как говорят эти… в Америке… из Коза Ностры, никто не сможет отказаться! Ни Шпеер, ни Геринг! Ни сам фюрер!

За полчаса до пробуждения Геббельс увидел все тот же кошмарный сон, который иногда снился ему после Хрустальной ночи: в вагон подземки входит старуха-еврейка с желтой звездой на груди, и тут же все мужчины-немцы, голубоглазые и белокурые, бросаются уступить ей место!

Увидев его в первый раз, Геббельс не придал ему никакого значения. И даже шутя пересказал Магде. Но в тот же день в канцелярию министерства поступил донос точно такого же содержания.

– Вещий сон! – мрачно пошутил сам с собой Геббельс.

Но с тех пор такие доносы перестали быть редкостью.

– Мой фюрер! Недопустимо оставлять в самом центре Германии, в Берлине, сорок тысяч смертельно опасных врагов Рейха! – стоя прямо напротив Гитлера, как всегда без обиняков, начал Геббельс.

Под палисандровым, распростертом на десятиметровой высоте фигурным потолком любой, даже двухметровый, гвардеец СС, широкоплечий, белозубый, белокурый и голубоглазый – из «непорочных архангелов», как полушутя называл эсэсовцев Шахт, – даже он казался пигмеем!

Геббельсу кабинет фюрера в рейхсканцелярии категорически нравился. В нем рост человека не имел никакого значения.

Встреча была строго конфиденциальной. Поэтому в кабинете кроме Гитлера и Геббельса никого не было.

– Мой фюрер! Они легко могут войти в контакт с миллионами военнопленных, работающих на оборонных заводах. И разве не вы сами в своей гениальной книге «Майн кампф» предупреждали немцев о чудовищных организаторских способностях этих монстров, способных подчинять себе любой стоящий на их пути народ и стравливающих разноплеменные массы ради собственной выгоды?! После катастрофы под Сталинградом мы должны любой ценой уничтожить этот дьявольский оплот евреев в Берлине!

Гитлер жестом пригласил Геббельса пройти к гигантскому камину, в котором в любое время суток горели пихтовые дрова. Они присели на стоящее напротив камина канапе. Такого внимания в этом кабинете удостаивались немногие.

Над камином – портрет Бисмарка. Гитлер любил в трудную минуту посмотреть в глаза «железного канцлера».

За стеклянными дверьми – сад, где посменно дежурят «архангелы» СС, неподвижные, как глаза Бисмарка.

И в этот раз Геббельс смотрел на Гитлера, а Гитлер – на Бисмарка. Бисмарк же, как всегда, был неприступен и выглядел на 1000 марок. А вот Гитлер…

Сталинград, как огромная доза снотворного, перевозбудил его до полного нервного истощения. Даже романтическая челка на лбу, скопированная его личным фотографом Гофманом с прически дирижера популярного оркестра Никисле, выглядела сегодня совсем не романтично.

Фюрер был явно растерян и подавлен. Геббельс уже не раз видел его таким… неромантичным. Точно так же выглядел он и в день своего триумфа, когда старый фельдмаршал Гинденбург вопреки всему все же назначил его рейхсканцлером – растерянным и запуганным.

Геббельс знает, что именно в такие минуты от Гитлера можно добиться невозможного. Но именно такой, неромантичный, Гитлер нравился ему меньше всего.

– Дорогой Йозеф! – глухо заговорил Гитлер и снова пристально посмотрел на портрет Бисмарка. – Вы даже не представляете себе, какому чудовищному давлению я подвергаюсь в последнее время со стороны… всех этих господ. Им легко судить! Они понятия не имеют, что сейчас в действительности происходит на Востоке, в мире и что сейчас творится в моей душе! Геринг занят своими дурацкими картинами, коллекционирует замки, завел себе молодую львицу! Ставит ей на спину ноги и всем хвастается, что она в него влюблена! А англичане бомбят Берлин уже чаще, чем соколы Геринга Лондон! Гиммлер увяз в Гималаях! Ему некогда заниматься такими пустяками, как «Красная капелла»! И вот пока они все там развлекаются, Шахт и Шпеер пророчески каркают у меня над ухом! Еще в… ноябре сорок первого Шахт прислал мне возмутительное письмо, где накаркал поражение в России. Тогда я ему не поверил. И вот он – Сталинград!

– Мой фюрер! – вскочил с канапе Геббельс. Гитлер поморщился: он не терпел резких телодвижений посторонних. – Верьте мне: Сталинград – лишь скорбная веха на пути к нашей окончательной победе!

– Победа, победа! – Гитлер судорожно вскинул голову, и глаза его истерично потемнели. – Крушение никогда не бывает так близко, как в момент победы! Так говорят мои астрологи! Все начинается Парижем, а кончается Сталинградом! Кому же мне прикажете верить, Геббельс? Вам? Герингу? Шахту? Шпееру? Безоговорочно я верю только себе, своему внутреннему голосу! Но вам, Геббельс, я верю больше, чем остальным! Вам одному чужды их детские забавы или холодный бухгалтерский расчет. Мы с вами – последние романтики нацизма! И только я и вы знаем, кто на самом деле настоящий враг Германии!

– Мой фюрер! Одно ваше слово – и мы очистим Берлин от этой скверны раз и навсегда! И тогда наступит перелом в войне. Евреи – наше проклятье!

– Да, Геббельс, евреи – наше проклятье! Но с евреями Берлина мы не будем… торопиться. Мне докладывают, что лагеря переполнены, Шпеер клянется, что без евреев экономика Германии рухнет… Представляете, они, шайсе, уже успели опутать всю нашу экономику! А Шпеера – просто околдовали! Евреи снова чувствуют себя в Германии незаменимыми! И самое страшное, Геббельс, что это – правда!

Голос Гитлера заметно ослаб и потускнел.

– Но у нас есть миллионы военнопленных с Востока! – не удержавшись, перебил фюрера Геббельс.

– Рабы, Геббельс, рабы! Тупые, ленивые и подлые! Рабы погубили Рим! Тут Шпеер прав! Ему нужны высококвалифицированные специалисты, а русских я бы не взял даже в похоронную команду! После стакана водки они легко могут зарыть друг друга! Есть и еще кое-какие важные обстоятельства. Мне предлагают сохранить евреев Берлина на самый крайний случай. Они могут стать нашим золотым запасом, живым щитом! Среди них много тех, за кого Запад даст любую цену. Но если мы их тронем, там завопят, что мы перешли последнюю красную черту, и тогда нам с вами, Геббельс, уже не будет спасения. Но разве не этого добивается мировое еврейство! Я уже отлично вижу, как они на Манхеттене потирают от радости свои потные, пропахшие чесноком руки! О нет, Геббельс, я никогда не буду петь под дудку их Крысолова! Не дождутся!