Застольная беседа была под стать трапезе: Томми описывал сегодняшнюю операцию. Точнее, хвастался напропалую.

Несмотря на то, что сама Клодин все происшедшее знала, можно сказать, «из первых рук», тем не менее слушала не без интереса — рассказывал он со свойственным ему артистизмом и порой прорезавшимся в нем уэльским красноречием, глаза при этом озорно поблескивали, словно добавляя к сказанному: «Хотите — верьте, хотите — нет!», и все вместе получалось почти как отрывок из боевика.

Брук и Перселл тоже внимательно слушали, но основной аудиторией, конечно, была Арлетт — она вздрагивала, округляла глаза и ахала, а в самых драматических местах даже всплескивала руками.

Из слов Томми явствовало, что он в одиночку, словно лев, расшвырял всех похитителей — такая мелочь, как замаскированная под сотовый телефон светошумовая граната, была упомянута лишь мельком. Зато удар ногой с разворота, которым он отбросил в сторону угрожавшего Клодин пистолетом бандита, был описан на редкость красочно. (Интересно, когда это он успел? Она не видела! Вот удар, который он влепил ей в плечо — другое дело, прочувствовала в полном объеме!)

Закончил он торжественной фразой:

— Смотрю, а они как куколки лежат! Один к одному, все семеро!

— Ах, Томми! — глядя на него влюбленными глазами, почти пропела Арлетт — прозвучало это как опереточный хор, Клодин чуть вслух не хихикнула.

— Вот пример отлично разработанной операции — с легкой завистью вздохнул Перселл.

— Я всегда говорил, что правильное планирование — это девяносто процентов успеха, — сказал Брук. — И что образование для контрразведчика куда важнее мускулов.

В этих словах Клодин уловила некий подтекст — своего рода «камешек в огород» ее мужа — и немедленно вступилась за него, нежнейшим тоном заметив:

— Ну, мускулы любому мужчине нелишними будут, — с коротким смешком добавила: — Нам, женщинам, это доподлинно известно! — обернулась к Томми. — Только, знаешь, их было восемь.

— Что? — вскинулся он.

— Похитителей было восемь, а не семь, — объяснила Клодин и потянулась за выглядевшим наиболее соблазнительно перчиком.

Ее заявление вызвало эффект разорвавшейся шутихи. Контрразведчики дружно уставились на нее, Брук при этом поперхнулся и закашлялся.

— Как восемь? — переспросил Томми.

Она удивленно взглянула на него.

— Так.

— Почему ты мне сразу не сказала?!

— Ты меня ни о чем не спрашивал. Сказал «Посиди, я скоро приду», и все. Один из них уехал минут за двадцать до твоего приезда.

— Как… как он выглядел? На чем он уехал?

— Ну… лет двадцать, худой… — начала Клодин.

Мужчины подались вперед. Забытая всеми Арлетт встала и нагнулась к духовке.

— …темные волосы…

Внезапный лязг и звон разбитого стекла заглушил последнее слово.

— О-йи-иии! — заверещала француженка.

— Что случилось?

— Руку… руку обожгла! Ой, ой-ии! — повернула ко всем присутствующим ребро ладони с красной полоской и показала на него пальцем здоровой руки, всхлипнула: — Вот…

Если она рассчитывала таким образом вернуть себе всеобщее внимание, то просчиталась. Томми сказал лишь:

— Нет, ну это просто невозможно! — встал и потянул Клодин за руку. — Пойдем!

С сожалением взглянув на оставшиеся на тарелке три ломтика мяса, она покорно последовала за ним в библиотеку. И там, сидя напротив него за столом, подробно рассказала все, что помнила про парня в черном пальто.

Что Томми заинтересовало больше всего — это ее первая встреча с молодым ирландцем. Он дважды переспросил, уверена ли она, что это случилось именно в день похорон отца Арлетт, а не, скажем, на следующий день. Клодин была уверена. Как была совершенно уверена и в том, что столкнулась тогда с тем же человеком, которого потом видела среди похитителей, а не просто с кем-то похожим.

На чем этот парень сегодня уехал, она, естественно, знать не могла, но когда упомянула об увиденной сверху, с галереи черной машине, Томми тоже заинтересовался — похоже, известие о том, что в распоряжении преступников имелась и такая, было для него новостью.

Сидя напротив и помогая ей наводящими вопросами, он быстро чиркал в блокноте непонятные закорючки — до сих пор Клодин не знала, что он владеет стенографией. Под конец сказал:

— На неделе тебе нужно будет подъехать к нам, официально дать показания.

— У меня с послезавтрашнего дня съемки.

— Значит, завтра. Я тебя отвезу.

Когда Клодин вернулась на кухню — одна, Томми остался звонить по телефону — то к своей радости обнаружила, что ее тарелку еще не успели убрать и мясо лежит там в целости и сохранности.

За столом шла милая светская беседа. Бруку, очевидно, не давали покоя лавры Томми, но поскольку боевыми операциями он похвастаться не мог, решил рассказать о лодочной регате на Темзе, в которой принимал участие, когда учился в Итоне. Рассказывал не слишком интересно — артистизма и юмора Томми ему явно не хватало, но Арлетт округляла глаза и ахала.

Клодин слушала вполуха, доедая мясо. Для порядка поругала себя: диета! — но потом подумала, что история с похищением «весит» по крайней мере десять кругов пробежки по парку, так что особо мучаться совестью не стоит.

Томми появился в дверях.

— Ну куда ты пропал — мы же тебя ждем! — встрепенулась Арлетт. — Я без тебя десерт не подаю.

— Я уже здесь, здесь! — отозвался он, садясь на свое место.

Арлетт начала собирать тарелки — Клодин, как хозяйка дома, сочла было своим долгом помочь ей, но быстро почувствовала себя лишней: девчонка сновала взад-вперед, будто в ускоренной съемке, не прошло и двух минут, как стол уже был накрыт для десерта.

— Ну и, поскольку это наш прощальный ужин, завтра я уезжаю, — сказала она, вознеся над столом истинное произведение искусства из бело-желтых меренг, цукатов и кремовых завитушек, — то этот торт…

Завтра, наконец-то! — обрадовалась Клодин. И тут же нелогично пожалела: готовила девчонка вку-усно!

— Хм… — Томми издал неловкий звук — вроде бы откашлялся. — Арлетт… ты знаешь, с прощальным ужином ты, ну… словом, несколько поторопилась.

— Что?! — француженка застыла, зажав в руках торт.

— Я как раз собирался сказать, что тебе придется задержаться. Ненадолго, всего на три-четыре дня.

— Но как же… — очевидно, она хотела трагически вскинуть руки к лицу — и, забыв про торт, чуть не ткнулась носом в крем. Поспешно поставила его на стол, все-таки запоздало подняла руки к щекам — жест получился на редкость фальшивым. — Меня мама ждет!

— Я сам об этом узнал только недавно, — пожал плечами Томми. — А с твоей мамой все уже согласовано.

— Но… почему?! Я уже настроилась, что еду, я хочу к маме! — в голосе Арлетт послышались рыдающие нотки.

— Так надо, Арлетт! Возможно, потребуется опознать кого-то, провести очные ставки. Ты же не хочешь, чтобы человек, застреливший твоего отца, ушел от ответственности?!

— Ты… Зачем ты так говоришь?! — выкрикнула француженка и истерически замотала головой. — Ты… ты!.. — вдруг вскочила и выбежала из кухни.

Удаляющиеся шаги… хлопнула дверь гостевой спальни.

Полминуты все сидели молча. На лице Перселла застыло страдальческое выражение, взгляды, которые Брук бросал на Томми, иначе как осуждающими назвать было трудно.

Наконец Перселл подал голос:

— Неудобно получилось. Зря ты так.

С этим Клодин была согласна — резать торт без Арлетт действительно было не совсем удобно. В остальном же закаченная девчонкой сцена ее ничуть не впечатлила — сама она при необходимости могла разыграть истерику и поубедительнее.

— Можно же было с девочкой как-то… помягче! — возмущенно согласился Брук.

— Может быть, сходишь, уговоришь вернуться? — снова вступил Перселл. — Я бы сам сходил, но ты же сам знаешь, что, — быстро неловко покосился на Клодин, — девочка к тебе… тяготеет.

«Господи, ну как могут мужчины, в остальных вопросах, в общем-то, неглупые, выставлять себя такими дураками, едва речь заходит о насквозь фальшивой, приторно-сладкой хорошенькой нимфеточке!» — подумала Клодин.