Карабанов появился в тот же вечер, озабоченный и усталый.

В просторном кабинете академика было людно. Сотрудники наносили на карты последние данные о перелетах шистоцерки, отмечали флажками места базировки противосаранчовых экспедиций и отрядов, заштриховывали пораженные кубышками участки.

– Как в штабе перед большим наступлением, – заметил Карабанов, обмениваясь рукопожатием с Кулиевым.

Они отошли к окну. Внизу, у подъезда виднелось целое скопище автомашин. Бросались в глаза иностранные флажки на радиаторах.

– Джанабад превращается в международный центр, – усмехнулся Кулиев. – Не знаю, радоваться этому или огорчаться.

– Гордиться, – сказал полковник. – От вас ждут помощи целые народы.

– Они ее получат. Но весь этот ажиотаж, газетная шумиха... Признаться, она меня пугает, вызывает досаду. Вместо научных прогнозов, деловых советов, большинство газет нагнетает страхи. А когда под этими писаниями читаешь: «Джанабад, от собственного корреспондента», – чувствуешь себя чуть ли не соучастником.

– В одной из газет промелькнуло выражение «саранчовый бум». Этим сказано все. Пропорционально страху растут и цены на зерно. Однако оставим это. Признаться, вы меня встревожили.

– Да, да, Боровик, – спохватился Кулиев. – Понимаете, тут происходит что-то совершенно непонятное.

– Вот как? Между прочим, я сам хотел побеседовать с вами о нем. Еще тогда, после разговора с Минском.

– Вы звонили туда?

– Дело в том, что профессор Боровик действительно вылетел к нам.

– Но Файзи... – академик нахмурился, сделал движение к дверям.

Карабанов жестом остановил его:

– Файзи передал вам то, что услышал в Минске. Правда, он выпустил одно слово. Ему сказали: «профессор вероятно не вылетел».

– Ну, это почти одно и то же.

– Почти одно и то же, – согласился Карабанов. – Так вот, после того как я установил, что профессор вместе с лаборантом Красиковым вылетел из Минска, я сам позвонил туда. Директор института высказал уверенность, что Боровик по собственному почину задержался в пути. Он утверждает, что профессор – человек увлекающийся и может подчас забыть обо всем на свете.

– Какая чушь! – возмутился академик.

– Вот как?

– Чушь, – повторил Кулиев. – Конечно, Владимир Степанович – человек увлекающийся, вернее увлеченный, как и всякий истинный ученый. Но чтобы он мог пренебречь делом, забыть... Абсурд. Вот дочка его – это другое дело. Самовольно угнала вертолет, а сегодня порадовала телеграммой – авария!

– Авария?

– К счастью, жива, здорова. Подобрана на Каспии теплоходом. Но вертолет разбит. И главное, погубила важнейший аппарат, позарез сейчас нам нужный.

Полковник помолчал.

– Озадачили вы меня, – признался он. – И ваш отзыв о профессоре Боровике... После разговора с Минском его задержка в пути меня не удивляла. Теперь же все выглядит иначе.

– Что вы этим хотите сказать? – встревожился Кулиев.

– Товарищ директор, – раздалось из динамика. – Вас просит междугородняя.

Включив селектор, академик назвал себя, и тотчас же взволнованный незнакомый голос опросил, что произошло с ихтиологом Галиной Боровик.

– Но с кем я имею честь? – поинтересовался Аспер Нариманович.

– Моя фамилия Ветров. Инженер Института сельскохозяйственных проблем. Очень прошу ответить, что с Галиной Владимировной?

Кулиев переглянулся с Карабановым. Полковник кивнул.

– Ничего страшного, товарищ Ветров, – ответил академик. – Вынужденная посадка вертолета. Галина Владимировна в полной безопасности.

– Ничего страшного? Но телеграмма!.. Там сказано: «Положение безнадежно»...

– Попросите подождать у телефона, – шепнул полковник.

– Одну минуту, товарищ Ветров, – громко сказал Кулиев.

Полковник быстро вышел из кабинета и рывком открыл дверь напротив. Рыхлолицый толстячок даже не успел оторвать напряженного, испуганного взгляда от динамика, точно такого же, как в кабинете академика. Через секунду рука его суетливо метнулась к выключателю.

– Не надо, – тихо, но внушительно произнес Карабанов, и волосатые пальцы-коротышки послушно застыли в воздухе.

Полковник одобрительно улыбнулся и плотно прикрыл за собою дверь.

– Не надо, товарищ Файзи, – так же негромко повторил он. – Я буду продолжать разговор от вас. Если, конечно, не возражаете.

– Ну что вы, что вы, товарищ полковник, – угодливо зашептал толстяк, освобождая место. – Пожалуйста. Я только что случайно включился и...

Карабанов остановил его движением руки.

– Вы слушаете, товарищ Ветров? С вами говорит полковник Карабанов. Расскажите, пожалуйста, все подробно. О какой телеграмме вы упоминаете?

– Телеграмма была вручена профессору Боровику в полете. Содержание ее? Примерно так: «Ваша дочь Галина тяжело ранена при авиационной катастрофе. Находится на колодце...». Названия колодца она не помнит, товарищ полковник.

– Кто – она?

– Стюардесса, вручившая телеграмму профессору. Это все с ее слов.

– Понятно. А дальше?

– «Положение безнадежно. Встречаю Ашхабадском аэропорту». И подпись. Азимбек или Азазбек. Как-то так.

– Хорошо, это уточним. Но как вы узнали обо всем?

– Видите ли, я... дружу с Галиной Владимировной. И вот позавчера, когда вы позвонили из Джанабада, я как раз был у нашего директора.

– Значит, вы присутствовали при моем разговоре с ним? – заинтересовался Карабанов.

– Да, да. И меня очень удивила его аттестация профессора Боровика. Это ж неправда.

– Вы считаете, директор несправедлив к профессору?

– В данном случае да, – твердо ответил Ветров. – Вообще-то наш директор – человек исключительно доброжелательный. Не знаю, что накатило на него.

– И вы почувствовали что-то неладное?

– Да, я тут же бросился на аэродром. К несчастью, никого из команды самолета мне тогда разыскать не удалось. Только сегодня встретил стюардессу, вернувшуюся из рейса... Что с Галиной, товарищ полковник?

Заверив собеседника, что девушка в полной безопасности, Карабанов тепло попрощался с ним.

– Ну, а что скажете вы, Файзи?

– Я?.. Что – я?..

Толстяк примостился на краешке дивана, пухлые ручки лежали на коленях, круглое безбровое личико выражало полнейшее недоумение.

– Я ничего...

– Что вы думаете обо всей этой истории?

Ручки беспомощно вспорхнули. Толстяк молчал.

– Понимаете, – задумчиво, как бы про себя продолжал полковник. – Судя по телеграмме, отправитель знал о случае с вертолетом. Он, вероятно, связан с кем-нибудь из Джанабада. Не так ли, Файзи?

– Возможно, товарищ полковник, все возможно, – забормотал толстяк. Он заметно побледнел.

– И мне почему-то думается, Файзи, – заключил полковник, – что вы, при желании, могли бы внести здесь ясность.

Толстяк молчал, избегая его взгляда.

– Я слушаю вас, Файзи, – напомнил Карабанов.

Ручки снова взлетели вверх.

– Вы меня подозреваете! – воскликнул толстяк, горестно глядя на полковника. – Да, да, я понял: вы меня подозреваете!

Карабанов нахмурился.

– Итак – не хотите? Хорошо, тогда буду говорить я. Расскажу вам небольшую историю про одного менялу с Регистана.

Пальцы-коротышки впились в жирные коленки.

– Это был самый обычный меняла, каких сотнями насчитывалось в священной Бухаре. Не самый богатый и не самый бедный. С утреннего и до вечернего намаза просиживал он в своей крохотной лавчонке близ Регистана, обменивая русские рубли на индийские рупии и персидские туманы на бухарские тенеги. Меняла был молод, совсем молод, но неистовая жажда обогащения одолевала его. Чужие богатства, протекавшие через его закуток, распаляли воображение. Кое-что перепадало и ему от этих богатств, он мог бы и сам скопить состояние, но жадные слуги всесильного миршаба и целая орава эмирских чиновников высасывали все его барыши. Наконец наступил день, когда эмир бежал от народного гнева. Вместе с эмиром исчезли и грозный миршаб и другие царедворцы, так досаждавшие скромному меняле. Но увы, одновременно прекратились сделки. Все, казалось, рухнуло, и вот однажды...