«Хоп, хоп, – кривит губы старый басмач. – Долго, долго им спать придется...»

Удивительные вещи рассказывает этот сорванец. Послушать его, так они впрямь надеются оживить Черные пески!..

Внимательно слушает внучонка Бава-Кули. Изредка, как бы невзначай, поглядывает на гостя. Тот степенно прихлебывает гок-чай, но за внешней его невозмутимостью Бава-Кули угадывает и настороженность, и тревогу.

– Ну, а вода? – спрашивает он внука. – Чем вы напоите свои бесчисленные отары?

– Отроем колодцы. Сотни, тысячи колодцев.

И видя ироническую улыбку деда, Черкез начинает горячиться:

– Отроем, бава! Что сдерживает сейчас строительство колодцев? Экономика. Скудость кормовой базы в песках.

– Так, так. Много же вам понадобится чабанов!

– Чабаны будут не нужны, бава. То есть, я хочу сказать, их надо совсем немного. Представьте себе большой дом в песках...

– Дом в песках?

– Ну... Это уже будут не настоящие пески, бава. Растительность покрывает их круглый год. Дом не занесет.

– Так, так. И кто же поселится в большом доме?

– Главный чабан, бава.

– Главный чабан?..

– Бывает же главный инженер, главный геолог, главный агроном. Почему не может быть главного чабана, бава?

– Понимаю. Значит, чабан сидит в большом доме. Сидит, пьет чай, слушает радио...

– И смотрит на экран телевизора, бава.

– И смотрит на экран, – согласился Бава-Кули. – Ну, а овцы? Они тоже слушают радио?

– Нет, бава. Овцы пасутся.

– Без чабана? – Бава-Кули притворно нахмурил брови. – Ты смеешься над своим старым, выжившим из ума дедом?

– Ну что вы, бава. Разве я посмею? За овцами наблюдают верные помощники чабана. Такие, как Шейтан.

Лежащий у входа в юрту пес поднял голову, вильнул хвостом. Бава-Кули неодобрительно покосился на него. Не могли выбрать кличку поприличней! Надо бы отчитать сорванца Черкеза. Если б только не гость, не этот молчаливый старик в белом тельпеке.

– Так, так, значит, овчарки будут пасти овец, качать воду...

– Нет, бава. Воду качать будут автоматы. Главный чабан проверяет их работу при помощи телесвязи. Представьте себе, бава: он сидит за пультом управления, перед ним светятся экраны. Десять, двадцать, тридцать экранов! Пока они немы, но вот главный чабан поочередно включает звук. Он слушает голоса отар, окликает своих верных помощников-овчарок, и собаки привычно оглядываются на серебристые трубы репродукторов... Это в часы водопоя. А днем он садится в вертолет и облетает свои стада. С ним – механик, специалист по радиосвязи и регулировке автоматов. Впрочем, надо полагать, главный чабан решит сам освоить всю технику. Как хороший агроном сейчас изучает трактора. Это мнение Аспера.

– Аспер? О... – уважительно протянул Бава-Кули. – Если так сказал Аспер, все будет: и экраны, и автоматы.

Он обернулся к гостю:

– Это мой старший внук – Аспер Кулиев. Сын старшего сына. Большой ученый. Академик.

– Поздравляю вас, – учтиво ответил гость.

– Отец его погиб от рук кровавой собаки Эрсарихана, – пояснил Бава-Кули.

– Вот как? – белый тельпек участливо качнулся. – И этот наш славный юноша тоже сын погибшего героя?

– Отец Черкеза пасет здесь овец, – хмуро ответил Бава-Кули. – Когда кровожадные шакалы рыскали в наших песках, его еще не было на свете.

В юрту вошла Гульнар. На лице ее была тревога.

– Я думаю, нужен доктор. Они очень слабы.

– Быть может, перенесем их сюда? – предложил Бава-Кули.

– Они спят, не следует их тревожить, – возразила Гульнар. – В кабине им хорошо, бава.

– Эта машина оборудована специально для песков, – пояснил Черкез. – Для главного чабана, бава. Просторная кабина с затемнением, с отличной вентиляцией. Воздушный домик, в нем можно жить неделями...

– Ты много говоришь, – остановил его Бава-Кули.

Черкез покраснел, порывисто встал.

– Летим, – сказал он Гульнар. – Я доставлю их в Джанабад.

– Правильно, – одобрил Бава-Кули и, осторожно покосившись на молчаливого гостя, добавил:

– Пойдем, я провожу тебя.

Старый басмач тихо рассмеялся вслед. Спешите в свой Джанабад, глупцы. Торопитесь. Везите первый привет от грозного Эрсарихана. Белый порошок уже сделал свое дело. Чудесный белый порошок – последняя память о верных друзьях-инглизах...

Вернулся хозяин, ни слова не говоря, опустился на кошму. Некоторое время они сидели так – молча, друг против друга. Темные ввалившиеся щеки, высохшие губы, седенькие куцые бородки, – старость придала им поразительную схожесть. Они выглядели сейчас как братья. Братья-близнецы в черной и белой шапке.

Но вот Эрсарихан уронил взгляд вниз и сходство ушло, – презрительная улыбка скривила губы. Старик не видит, что пиала гостя пуста. Хорош хозяин! Впрочем, можно ли ожидать от босяка иного?

Вздохнув, он вынимает из-за пазухи шакша и тут же поспешно сует ее назад.

– Пустая, – бормочет он в ответ на вопросительный взгляд хозяина. – Другая есть в запасе.

И верно, в руках появляется новая шакша, Эрсарихан отправляет в рот щепотку наса, вежливо протягивает бутылочку хозяину. Тот отрицательно качает головой. Поистине, легче верблюда обучить письму, чем бедняка учтивости!

И словно специально в подтверждение этой мысли хозяин бесцеремонно осведомляется, что привело его в Черные пески.

Не ожидавший прямого, противоречащего вековым традициям вопроса, Эрсарихан с трудом преодолевает замешательство. Что привело его сюда? Разумеется, работа. Он сопровождал маленькую экспедицию в пески. Вот этих двух, что увезли на вертолете. Мальчишка и старик, – самонадеянности у них хватало, а вот опыта, опыта не было и на грош. Однажды, не предупредив его, они ушли собирать свои колючки. Ушли и не вернулись на стоянку. Он бросился на поиски, заблудился сам, чуть не погиб... Что сказать еще? Пословица говорит: «Много слов – ноша для осла».

– Старый шакал, – ответил Бава-Кули.

Эрсарихан вытаращил на хозяина глаза. Уж не ослышался ли он?

– Шакал, сын шакала, – внятно приговорил Бава-Кули. – Я сразу узнал тебя, хан племени Эрсари. Твой тельпек бел, но душа черна. Ты не произнес сейчас ни единого слова правды.

Вначале его охватил страх, темный, панический. Потом, когда сознание прояснилось и он понял, что опасность пока не угрожает, страх уступил место гневу. Босяк, червь, помет взбесившегося верблюда! Говорить так с ним, с сердаром, с воителем газавата? Хоп, хоп, – старик, тебе это не простится, не думай. Весь род твой ответит за оскорбление, весь род, до последнего младенца!..

Сладчайшая мысль о мести успокоила его. Не время, пока не время! Нельзя выдавать себя. В чем может обвинить этот босяк? Да, он бывший хан, что ж из того? Власти не преследуют сейчас за это.

– Да, я бывший хан племени Эрсари, – скромно говорит он вслух. – Когда-то сражался под зеленым знаменем пророка. Это было давно. Сейчас я скромный труженик. Советская власть простила мне мои старые ошибки.

– Ошибки? – гневно щурится Бава-Кули. – Сотни замученных, тысячи покалеченных тобой людей! Поджоги, пытки, разбой!.. Легкое же словечко ты выбрал, ничего не скажешь.

– Я говорю: это было давно, так давно. Темные суеверия делали меня фанатиком, слепцом. Теперь я прозрел.

– Пометишь Шахризябс? – прерывает его Бава-Кули.

– Шахризябс?

Эрсарихан пытается изобразить недоумение, но Бава-Кули не обращает внимания на его уловку.

– Восемнадцать узбечек, сбросивших паранджу. Восемнадцать голов на базарной площади... Потом стало известно, это сделали бандиты Эрсарихана. Фанатизм? Лжешь, старый шакал, трусливо лжешь! В племени Эрсари не знали чачвана, туркменские женщины не закрывали лиц. Сброшенная паранджа ничего не говорит сердцу самого набожного суннита-туркмена. А ведь ты был туркменом, Эрсарихан?

Белый тельпек склоняется все ниже. Эрсарихан старается спрятать трусливо бегающие глазки. Он пытается оправдываться: с губ сами собой срываются жалкие слова, униженные просьбы. Увы, многие из злодеев прикрывались тогда именем Эрсарихана. А сам он – Аллах свидетель – всегда стремился избегать кровопролитий.