Эдика передернуло. Ему представилась провонявшая шкурками кабина, выматывающая душу качка...

Азизбек бросил на него быстрый взгляд.

– Пусть с нами идет джигит. Полезным будет.

Владимир Степанович с безучастным видом пожал плечами, а польщенный Красиков поспешил к верблюду. Следуя примеру Боровика, он взобрался на охватывающие верблюжий горб набитые шерстью мешки и вытянул полусогнутые ноги перед собой.

– Держись за веревку, – посоветовал Азизбек. – Крепко держись.

Эдик самолюбиво поджал губы, однако, едва отошел старик, впился правой рукой в черную шерстяную бечеву, соединявшую половинки седла. И вовремя! Верблюд его неожиданно забормотал, закрутил головой и вдруг, без всякой команды рывком поднялся на колени передних ног. Если б не спасительная бечева, Эдик кубарем полетел бы назад. Впрочем, следующий рывок толкнул вперед с такою силой, что он уперся лицом в заросшую жесткой шерстью шею животного, а третье движение вернуло его на место.

Поправив шлем, Красиков не без тревоги огляделся. Никто, к счастью, не наблюдал за ним. Азизбек что-то крикнул гортанным голосом, и маленький караван вытянулся в цепочку. «Почище, чем на самолете болтает», – с раздражением подумал Эдик, раскачиваясь в такт тяжелой поступи животного. Азизбек снова закаркал, махнул палкой над головой своего верблюда и вся кавалькада перешла на рысь. Красиков с удивлением отметил, что аллюр этот переносится гораздо легче, – если б не поза, на редкость неудобная, – восседать на плавно рысящем верблюде было б одно удовольствие. Посмотрела бы сейчас на него Синичка!.. Впрочем, ей достаточно будет фото. Щелкать только почаще. Любопытно, как вышел этот старикан? Колоритнейшая фигура! «Вот это мой проводник, Шурочка. Между прочим – бывший басмач. Все время приходилось держаться начеку...»

Позади раздался рокот мотора, и Красиков, оглянувшись, увидел, что самолет их уже отрывается от земли. Качнув на прощанье крыльями, «як» развернулся на восток и вскоре исчез, растворился в бледно-голубом, нависшем над песками мареве.

Верблюды бежали узенькой тропой, выбитой в плотных, закрепившихся песках. Маленькое, удивительно бледное солнце застыло в самом зените. Нигде ни пятнышка тени. И небо, и земля вокруг испускали потоки ослепительного света.

«Стекляшки», – вспомнил Эдик, испуганно хватаясь за карман. К счастью, сорванные им во время приступа тошноты великолепные зеркальные очки оказались в целости. Без промедления водрузив их на нос, Красиков удовлетворенно хмыкнул. Окружающий его изнурительно-яркий мир сразу обрел спокойную зеленоватую окраску. Эдику показалось даже, что начинающая уже мучить его жара чуточку спала. Но то было лишь краткое заблуждение. Гнетущая духота пустыни росла с каждой минутой. Волосы под шикарным пробковым шлемом слиплись от пота, струйки сбегали по спине, в горле нестерпимо першило.

Почувствовав жажду, Эдик потянулся было к термосу, но тут же вспомнил, что еще в самолете высосал все до последнего глотка. «Нужно было наполнить из колодца, – подосадовал он, – терпи теперь до самого привала».

Между тем полоска закрепившихся песков осталась позади, тропа исчезла, и верблюды перешли на шаг. Изнурительное раскачивание возобновилось, и вскоре Эдик начал испытывать тупую ноющую боль во всем теле. Еще больше мучила его жажда, она становилась совершенно невыносимой. Сколько же предстоит ему болтаться на горбу этой чертовой животины? Час, два, десять часов?..

Наконец, не выдержав, Эдик окликнул Боровика. Маленький караван остановился, верблюды сгрудились, и профессор передал Красикову свою баклажку.

– Это моя вина, – заметил Владимир Степанович в ответ на смущенное признание Эдика. – Вы впервые в песках. Я должен был предупредить: с водою следует быть очень и очень осторожным.

«Конечно твоя, чья же еще!» – сердито подумал Эдик, бормоча вслух слова благодарности.

Впрочем, злоба его тут же улеглась. Не выпуская из рук зашитую в серое сукно баклажку и то и дело поднося ее к губам, Эдик великодушно рассудил, что «патрон» его в сущности не такой уж скверный парень. Быть может, несколько черствый и невнимательный, но кто из смертных без греха?

Вода принесла лишь временное облегчение. После первых минут подлинного блаженства, жажда вспыхнула с новой силой, и Эдик продолжал прикладываться к фляжке до тех пор, пока не опорожнил ее до дна. Затем наступила слабость, гнетущая, всепобеждающая. Обливаясь потом, Эдик сорвал с себя рубашку, небрежно сунул ее под бечеву седла. За рубашкой последовал и великолепный шлем, ежеминутно сползавший на нос. Заменив его носовым платком с узелками, скрученными в уголках, Красиков тоскливо уставился на свои щеголеватые, но немилосердно жмущие ноги сапоги. Скинуть их сейчас было невозможно, тем более, что путешественники как раз пересекали цепочку островерхих барханов. Неутомимые животные упорно карабкались на вершины по рыхлому, осыпавшемуся песку. Время от времени, если подъем становился уж слишком крут, верблюды подгибали передние ночи и, отталкиваясь задними, на коленях преодолевали последние метры до гребня. Судорожно цеплявшийся за веревки Эдик и вовсе замирал от страха, когда они, вытянув вперед длинные шеи и широко разбрасывая ноги, рысью устремлялись вниз.

Когда суровый их проводник объявил, наконец, привал, Эдик чувствовал себя измученным вконец. Еле преодолевая слабость, он беспомощно сполз с седла и привалился к опустившемуся наземь верблюду.

– Придется ночевать, – заметил Азизбек в ответ на вопросительный взгляд Боровика. – Ночью собьюсь с пути.

Владимир Степанович молча кивнул головой и ни слова не говоря принялся развьючивать своего верблюда. Эдик попытался последовать его примеру, но сразу же запутался в сложном сплетении бечевы.

– Лучше наломайте саксаула для костра, – посоветовал Боровик, указав на большие кусты странных безлистых растений.

С трудом переставляя непослушные одеревеневшие ноги, Эдик направился к кустам. Солнце уже скрылось за вершиною бархана, и в неглубокой котловине, где расположились путешественники, было сумрачно и прохладно. Жажда прошла, и если б не слабость и ломота во всем теле, Эдик чувствовал бы себя сейчас совсем неплохо. «Да, да, это был тяжелый переход, Шурочка. Когда к заходу солнца мы встали на дне глубокой котловины...»

Неожиданное шипенье заставило его замереть на месте. Прямо перед ним, на уровне глаз, свешивалась с куста тоненькая серая змейка. Несколько секунд она, угрожающе шипя, раскачивалась перед лицом похолодевшего от страха Эдика, затем внезапно скользнула в глубину куста и скрылась.

Тихий хрипловатый смешок раздался за его спиной. Азизбек с верблюдами в поводу поднимался из котловины.

– Будь осторожен, джигит. Это ок-илан, змейка-стрела. Она прячется в кустах, поджидая добычу, затем – р-раз! – и пробивает сердце ротозею.

– Пробивает сердце?! – поразился Эдик.

– Не зря туркмены прозвали ее «стрелой». Будь осторожен, урус.

– Но ведь она ушла, удрала. Она испугалась человека.

– Испугалась Азизбека, – с усмешкою поправил старик. – В песках все уступает ему дорогу. А тебе надо остерегаться, урус.

«Да он издевается надо мной!» – догадался Эдик и даже покраснел от возмущения.

– Не боюсь я вашей «стрелы»! – воскликнул он и, решительно схватив большую ветку, с хрустом отломил ее. – Ни капельки не боюсь!

– Ты храбр, джигит, – охотно подтвердил старик. – Твое сердце стучит отвагой. Как сердце молодого барашка под ножом мясника. Прощай, храбрый урус!

И с тем же хрипловатым тихим смехом Азизбек легко тронулся вверх по склону. Верблюды, задевая седлами за кусты, гуськом потянулись вслед.

Короткое возбуждение разом опало. Эдик вновь ощутил знакомый холодок в груди. Где-то здесь, в кустарнике, еще прячется ок-илан, змейка-стрела... Что если старик все же не врет? В самом деле – с какой стати станет он лгать? Нет, нет, лучше не рисковать...

Боязливо поглядывая на кусты, Эдик с большой веткой саксаула осторожно спустился вниз. Владимир Степанович неподвижно сидел на каком-то тюке, Эдика поразили его беспомощно опущенные руки.