– Ни разу.
– Любопытнейшее зрелище. Мириады особей, как по сигналу, взмывают вверх, застилая солнце. Заметьте – как по сигналу! Но кто же мог подать им этот сигнал?
– Да, да, – прошептал физик. – Кто мог подать?
Обычно румяное лицо его побледнело, глаза горели, и на мгновение Эверетту припомнился вчерашний силуэт на башне.
– Вам дурно, О'Лири?
– Нет, нет, продолжайте, пожалуйста.
– Оставим на время мысль о сигнале, – предложил Эверетт. – Что еще могло бы так дружно поднять стаю в воздух? Вы можете ответить: цель полета – поиски пищи. Это верно. Но почему, скажите, миллионы особей поднимаются вместе? Разве в одно время они кончают «трапезу»? Да ничего подобного! Я наблюдал это много раз. В то время как одни еще пожирают зелень, другие ползают по земле, по обглоданным стволам деревьев. Почему же эти, последние – не улетают? Чего ждут они?
– Может быть – температура? – подсказал О'Лири.
– Важнейший фактор, – согласился Эверетт. – Саранча может взлететь, если только «мускулы» достаточно нагреты. Ее «моторчик» разогревается при температуре около 25 градусов. Но и это еще не обусловливает взлета. Никакая жара не поднимет в воздух только что опустившуюся стаю. Тут что-то другое...
– Но что же?
– Это только предположение, догадка, ее следует проверить, – предупредил Эверетт. – Мне думается: все дело в магнитном поле нерва.
– Магнитное поле нерва?
– Оно обнаружено совсем недавно. Возникает через пять десятитысячных секунды после раздражения... Разумеется, величины этих полей у единичных насекомых микроскопически малы. Но накладываясь друг на друга, умножаясь тысячекратно, они быстро, почти мгновенно возрастают.
– Да, да, – воскликнул О'Лири. – Так, очевидно, оно и есть!
– Теперь представим себе стаю шистоцерки, – продолжал Эверетт. – Она заканчивает очередное пиршество. Часть саранчи еще работает челюстями, поспешно перемалывая корм, другие ползают, собирая остатки пищи. Есть и такие, что уже сейчас стремятся в полет. Тела их излучают электрические импульсы. Пока поле еще слишком слабо. Но вот все больше и больше саранчи включается в этот своеобразный «хор». Наконец, волновые колебания достигают нужной силы и...
– И стая целиком отрывается от земли! Да, да, да...
– Мне очень часто приходилось осматривать поврежденные плантации, – продолжал Эверетт. – Принято считать, что шистоцерка опустошает их подчистую. Но это неверно. Каждый раз я обнаруживал там какие-то остатки корма. Трудно объяснимый факт, если учесть потрясающую жадность саранчи. Однако, если догадка моя верна...
– Да, да, разумеется, сигнал! – подхватил физик. – Он действует, как команда на дисциплинированное войско. Конец привалу, котелки на бок и вперед, только вперед!
– Видно, в свое время и вы потаскали ранец, – улыбнулся Эверетт.
– Был в самом пекле. Только чудо спасло меня от гибели, – уже без всякого воодушевления пробормотал О'Лири. Оживления его как не бывало.
– А не хватит ли на сегодня? – взглянув на стенные часы, угрюмо заметил он. – Пора и по домам.
Привыкший уже к экстравагантности своего коллеги, Эверетт только пожал плечами.
Они проводили Мэй до ее домика под белоснежной крышей и, попрощавшись с дедушкой, в нерешительности остановились на безлюдной аллее.
– Да... – вздохнул Эверетт. – Что там ни говори – тоскливое местечко.
– Зайдем ко мне? – предложил О'Лири.
– Пойдемте, – равнодушно отозвался Эверетт. И усмехнулся: – Взглянем на вашу крышу.
– Да, да, да, – рассмеялся физик. Он уже снова был оживлен и весел, непостижимый этот человек. – Держу пари – не отгадаете!
– Конечно же – изумруд! – в тон ему отозвался Эверетт. – Цвет радости, оптимизма, жизни.
– Нет.
– В таком случае – кармин... Нет? Оранж... Тоже нет? Ультрамарин, лазурь, нежно-голубой...
– Нет, нет и нет! – О'Лири быстро увлек спутника в глубину аллеи. – Смотрите, вот моя обитель.
– Ну и ну!.. – только и смог ответить Эверетт.
Крыша коттеджа горела червонным золотом!
– Наш шеф, как видите, не лишен фантазии.
– Увы, довольно мрачной. Альджауб – Селение мертвых... Ну что б назвать Городом Разноцветных Крыш?
Пригласив гостя в кабинет. О'Лири нажал одну из кнопок. На середину комнаты послушно выкатился десертный столик, точно такой же, как у Эверетта, только с ромом вместо коктейля.
– Должен признаться, я очень редко пью, – заметил Эверетт.
– Здесь привыкнете пить почаще, – заверил его О'Лири, придвигая стулья.
На письменном столе в беспорядке валялись книги. Эверетт машинально поднял одну из них. «Ренан, – прочел он на обложке. – Исторические религиозные этюды». Рядом лежало прекрасное издание «История религий» Мензиса.
– Увлекаетесь религиозными проблемами? – обернулся он к О'Лири.
– Присядем, – ответил тот.
Пряча улыбку, Эверетт подсел к столику. Что происходит с этим чудаком? Только что шутил, смеялся и вот опять набежала тучка...
Они выпили в молчании. «Что это я! – спохватился Эверетт. – И впрямь, можно так втянуться!».
– Верите вы в бога? – внезапно спросил О'Лири.
Эверетт пожал плечами:
– Вот вопрос, над которым не задумывался ни разу.
– А я из богобоязненной католической семьи, – угрюмо сказал О'Лири. – С детства вера была для меня всем: и утешением, и наградой, и надеждой. С малых лет мечтал я о рае, а оказался... в аду. В гитлеровском аду.
– Вы были в плену?
– Угодил к ним в лапы еще в Дюнкерке. Всю войну провел в Заксенгаузене. Если б вы знали, Эверетт, если бы только знали...
– Я многое читал.
– Этого не расскажешь, нет, нет. Надо было самому видеть, пережить, только тогда... Впрочем, – О'Лири с усмешкой посмотрел на гостя. – Кто знает. Для вас, быть может, еще не все потеряно.
Эверетт невольно вздрогнул. И не столько от зловещего смысла этих слов, сколько от тона, каким были произнесены они.
– Странная у вас манера шутить, О'Лири.
– Я только хотел напомнить: «Пути господни неисповедимы». Так утверждают, во всяком случае, эти чудаки-христиане.
– Чудаки-христиане?.. Но вы...
– Да, Эверетт, да, да, да, – О'Лири так стремительно схватил стакан, что густая, золотистая жидкость плеснула на столик. – Я больше не католик, не христианин. Я – парс.
Эверетту показалось, что он сходит с ума.
– Вы – парс?! Но это давным-давно умершая религия!
– Не мало было воздвигнуто человеком храмов, – тем же многозначительным, угрюмым тоном продолжал О'Лири. – Большинство их лежит в развалинах. Вы говорите, учение Заратуштры мертво? Поезжайте в Индию, в Бомбей, там найдете стотысячную общину парсов. Под Тегераном вы встретите целые деревни – они зовут себя гебрами. А сколько приверженцев истинной религии рассеяно по свету? Мы должны объединить их, Эверетт!
– Мы?!
– Мы с вами! О, вы еще придете к нам, это неизбежно, да, да, да. Это неизбежно, как ежедневное возвращение Великого Светила. Что вы так смотрите? Думаете – пьян?
– Вас не так просто понять, О'Лири. Католик и вдруг...
– Не просто, – усмехнулся физик. – Вот если б мы вместе побывали у нацистов... Христианское всепрощение? Нет, нет и нет! Борьба, яростная борьба со злом – вот истинное предназначение человека. Так сказал Заратуштра!
«Да он не в своем уме! – догадался Эверетт. – Конечно же, как не сообразил я раньше!»
Рассеянно слушая О'Лири, с жаром излагавшего содержание Зенд-Авесты, священной книги парсов, Эверетт тщетно пытался собраться с мыслями. Блер с его необузданным честолюбием, всемогущий Апостол-привратник, ирландец-огнепоклонник... Что объединяет их?
Смутные подозрения вновь овладели Эвереттом.
– Скажите, О'Лири... Человек, о котором упомянули вы вчера, – кто он?
– Т-с-с.., – как и накануне, понизил голос ирландец. – Его имя под запретом. Могучий Агура Мазда отвернулся от него, и он исчез, растаял. Так тает утренний туман под лучами Великого Светила.
