Как уже было сказано, их связь была и счастливая, и мучительная. Постоянные сомнения одолевали Андрея. Он думал о том, что, наверное, сотворен все же по той же мерке, что и другие люди, что и его друзья, просто неладное случилось в жизни, в определенный момент она пошла не по той колее…

Может быть, еще не поздно все исправить? Нет, сегодня, в нынешнем дне все было великолепно, Андрея вполне устраивала и работа, и друзья, и тайные отношения с Владом. Но стоило запустить глубоководный лот в непрозрачные, бурные волны будущего — и тут же все становилось темно и страшно. И что, так будет всегда? До старости? А дети как же? Семья? Андрею хотелось иметь семью, хотелось иметь детей, но суррогатная форма всего этого — типа брака в Голландии и приемного ребенка — отторгалась его душой, да и чувствовал он неосуществимость всего этого. Пока в России раскачаются до таких реформ, он пять раз умереть успеет!

Не раз он задавал себе вопрос: в какой момент его жизнь получила этот роковой излом? Он не верил во фрейдистский бред, не искал причины в какой-нибудь там родовой травме или потрясении, случившемся в раннем детстве. Но порой ему думалось, что, если бы, скажем, в пятом классе мама не высмеяла его дружбу с Наташей Кудяковой из его класса, если бы не сообщила своей противной подруге тете Кате по телефону: «А Андрюшка-то влюбился, представляешь? Шоколадки ей носит, причесываться сам начал, вылитый жених!» — может, все обернулось бы по-другому. Или циничный треп приятелей, задевавший не только внешние достоинства девочек, но и их ум, их уровень развития, который определенно оставлял желать много лучшего? Но, с другой стороны, многие мальчишки проходили через это и никто из них не избирал себе такой путь в жизни.

Одно Андрей знал совершенно точно: что, если бы отец тогда не устроил грандиозного скандала, не выгнал его из дома и не заставил бы почувствовать себя отверженным, неприкасаемым, парией, тогда все наверняка повернулось бы по-другому. Он забыл бы эту связь с Эриком, как незначительный, самый незначительный эпизод. Из многих книг он знал, что почти у шестидесяти процентов мальчишек бывает гомосексуальный опыт в период взросления, и многие из этих мальчишек про это забывают — милосердная Мнемозина перечеркивает ненужное и даже вредное.

Но к отцу Андрей, разумеется, ненависти не питал. Не чувствовал и обиды. Такая реакция вполне естественна для него, он человек старой закалки… Да, пожалуй, даже человек самой «новой» закалки не отреагировал бы спокойно и весело на такое зрелище. Но потом-то можно было несколько смягчить меры? Не устранять сына, до сей поры домашнего мальчика, из семьи, не выбрасывать его одним пинком в жестокий мир взрослых и равнодушных людей?

Во всяком случае, теперь уже поздно было что-либо менять. Да и девушки не липли к Андрею, грех душой кривить. То ли чувствовали они в нем что-то чужое, то ли он не умел с ними обращаться так, чтобы с первого знакомства привлечь к себе внимание, заинтересовать и очаровать? Всегда были Жанночка и Ольга, но они были заняты. Оля и Кирилл — сложившаяся, очень серьезная пара, которая, скорее всего, рано или поздно дойдет до ЗАГСа. А Жанна страдает по Лаврову. Это все знают.

А теперь еще и прекрасная Елена! Услышав неловкую детскую Андрюшину просьбу «не надо», она переменилась в лице так, что куда там до нее доктору Джекилу и мистеру Хайду![8] Как она растерялась, как виновато забегали глаза! Пришлось успокоить:

— Лен, да не переживай ты так! Если хочешь, забудем все, что здесь было!

— Андрей Михайлович, ну… Я правда люблю «Океан Эльзы»!

— Вот и прекрасно! Значит, на пятницу ничего не планируй.

В пятницу они с Владом обычно ходили куда-нибудь… Значит, планы изменятся, только и всего!

Лена допила кофе, еще раз извинилась и ушла, Андрей остался наедине со своими странными мыслями.

Это был полет, полет над янтарными равнинами, над неведомыми городами в солнечной дымке. Полет рука об руку, в бесконечном растворении — друг в друге, в нежном тепле, в прозрачном, пронизанном высшим сиянием воздухе.

Таким было начало, а потом будет разочарование, отвращение, мучительно давящая тоска, от которой не вздохнуть, не пошевелиться. Но это было уже привычным и неизбежным злом. Некоторое время лежать раздавленным своей тоской, пережидая краткий ее приступ, потом вставать, заговаривать с Жаклин, которая тоже приходила в себя постепенно, прибирать разрушенную бурей страсти постель, пить кофе в сверкающей кухне… И снова возвращаться в обычный, ничем не удивляющий и не потрясающий мир — до следующего полета над сверкающими равнинами.

— Жаклин!

Тишина. Она лежит на боку, очень уютно, засунув сложенные ладошки между гладких коленей. Угольно-черные ресницы сомкнуты неплотно, сквозь них видна лунная полоска белка. Припухшие, очень бледные губы слегка приоткрыты.

— Жаклин!

Ничего.

Все остальное Кирилл помнил очень смутно. Он как с ума сошел от ужаса, от горя, от страха. Вернее, на страх не осталось сил, иначе он непременно бы подумал о собственной безопасности, о репутации своего отца. Вряд ли кто-либо знал, что они вместе принимали наркотики, а если кто-то из друзей Жаклин и знал это — они не стали бы болтать, не такие это были люди. Полиция, зафиксировав смерть от передозировки наркотиков, не стала бы искать виновника, тем более что никаких следов насильственной смерти не было. А из уважения к отцу Жаклин — известному писателю — вообще замяли бы всю эту историю, и никто не узнал бы, как и от чего умерла девушка.

Но все это может прийти в голову только по здравом размышлении, а Кирилл тогда не в состоянии был рассуждать здраво.

Он вызвал машину скорой помощи. Прибывший врач констатировал смерть от передозировки наркотиков и, не без изумления глядя на мечущегося по комнатам молодого человека в неглиже, вызвал полицейских. Разговор с ажанами получился длинный, и, так как настроен Кирилл был очень агрессивно, закончился он в полиции.

Разумеется, о гибели бедняжки Жаклин пронюхали журналисты. Разумеется, карьера отца Кирилла была загублена на корню — чего он, между прочим, так и не простил своему неудачливому сыну. И через пару недель безутешный Стеблев-старший со своим — столь же безутешным, но по другой причине — сыном вернулся восвояси, в Россию.

Кирилл выбрался тогда из наркотической зависимости без врачебной помощи. Вернее, так считалось — по тем временам наркомания не была до конца признанным явлением, не лечили от нее в специальных центрах, не печатали в газетах объявления частных врачей… Но, разумеется, папенька не дал погибнуть своему непутевому отроку, устроив его в закрытый санаторий, дабы тот пришел в себя после тяжелого «нервного потрясения».

Его вылечили. Гипноз, лекарства, свежий морской воздух и прогулки по горам. Образ Жаклин милосердно стирался из памяти. В сущности, Кирилл был еще ребенком, инфантильным, эгоистичным существом, который инстинктивно хочет забыть неприятный эпизод. Ему это почти удалось. Почти — но не совсем. Редко-редко в снах приходила Жаклин, которую он так и не видел после того, как ее погрузили в карету скорой помощи. Но снился Кириллу не бледный призрак, который он нашел с собой рядом в тот страшный день, а веселая девчонка, которая прыгала по ярко освещенной комнате в чем мать родила, свободно и весело, которая виртуозно занималась любовью и с потрясающим акцентом выговаривала русские бранные словечки. Но и она уходила все дальше и дальше, до тех пор пока ее окончательно не затмила Ольга. Веселая, живая, умненькая Лелечка, с которой было почти так же просто и весело, но без этой медленной отравы, постепенно разъедавшей его жизнь так сладко и незаметно. Друзья, совместные посиделки, любимая работа, успех, признание, богатство, слава. В общем, все шло хорошо, и все было бы хорошо — если бы не эта чертова фотография!

Да, но как она попала в карман пиджака? Кирилл, разумеется, с трудом припоминал свое возвращение из Парижа. Фотографии и все, что могло напомнить ему о прошлом, было уничтожено заботливым отцом. Эта, допустим, уцелела. Но как?