Через пару дней Татьяна Витальевна отчалила домой.

— А славно все же вот так забросить все дела и хлопоты и пошататься всем вместе, как в старые добрые времена! Подмосковные леса жидкие, конечно. В Булонском лесу красивее, а, Кир? Ведь твоя студенческая юность прошла неподалеку от тех дивных мест?

— Не знаю. Как-то не помню, чтобы я баловал Булонский лес своими посещениями. Да и, к слову, моя веселая студенческая юность прошла в Москве.

— Ну, что касается меня, то моя студенческая юность не была столь уж веселой, — фыркнула Оля, занятая составлением букета. — Скажем, я не могла себе позволить выжрать в один присест полпакета своего любимого сока и не было у меня кавалеров, которые бы таскали под полой бутылку мартини!

Что-то в ней неприятно дрогнуло при этих словах.

— О, сейчас Лелечка расскажет нам о своем гегемонском происхождении, заклеймит нас проклятыми буржуинами и выпьет весь сок и все вино ради восстановления социальной справедливости! — с притворным ужасом вздохнул Андрей.

— Да что ты, происхождение у нее самое что ни на есть интеллигентное, — усмехнулся Кирилл. — А о голодной юности она всегда вспоминает перед наступлением зимы — чтобы вызвать во мне угрызения совести и подтолкнуть к финансированию очередного проекта…

— Какого проекта? — заинтересовался Андрей.

— Ну, видишь ли… Год назад он назывался «такая милая лисичка», а в этом, может, будет «чудненькая норочка»…

— Ах, так! — Разъяренной фурией Ольга бросилась на своего приятеля, и с таким трудом и тщанием составленный букет моментально растрепался о его голову и шею. — Негодяй! Подумай только, Малыш, он хочет выставить меня содержанкой, которая разоряет его, нищего художника!

— Ничего подобного! — вопил Кирилл, закрываясь руками. — Вот если бы ты гепарда запросила или мексиканского тушкана — это другое дело, это действительно одно разорение!

— А ты поставь ей условие, — нежно посоветовал Андрей. — Скажи, что шубы дарят только любовницам. На жен так не разоряются!

— И ты туда же! — Остатки несчастного букета полетели в Андрея.

— Да, я так хотел сегодня поработать… — уныло сказал вдруг Кирилл, отряхиваясь и осматривая себя на предмет телесных повреждений.

— Вот это да! — рассмеялся Андрей. — Выходит, что я один наслаждаюсь сегодняшней прогулкой? Лелечка думает попеременно то о шубе, то о тяжелой юности, Кирилл скорбит о потерянном уик-энде, и я один доволен и счастлив?

— Ты у нас вообще самый счастливый, — заметила Ольга.

— Это точно, — улыбнулся Андрей.

Он всегда выглядел веселым. Он был способен шутить и смеяться, даже когда для этого не было повода. Иногда его шутки бывали злы, но на него никто не обижался. Иногда он перебарщивал, но его не одергивали. Он казался самым звездным, самым удачливым… Но никто — кроме Жанны, пожалуй, вечной и общей наперсницы Жанны — не знал, что жизнь его как-то давно не заладилась, что он в ссоре со своим отцом — человеком богатым и влиятельным, и отец не только не помогает своему сыну, но даже ухитрился пару раз помешать… С матерью Андрей общался время от времени, она приходила навещать сына к нему домой. Холеная, красивая, спокойная дама, похожая на постаревшую Монику Белуччи[5], она явно чувствовала себя не в своей тарелке в однокомнатной квартирке, где было не развернуться от звуковоспроизводящей техники, дисков, журналов, где под потолком всегда висели облака сигаретного дыма, где продавленный диван застелен был лиловыми шелковыми простынями, на которых спала питомица Малыша — толстая трехцветная кошка Маня, очень глупая, прожорливая и неопрятная. Мать брезгливо присаживалась на самый краешек табурета и беседовала с сыном — очень спокойным, ровным голосом с выверенными интонациями, выкуривала сигарету — непременно из длинного янтарного мундштука и уходила, оставив запах терпких духов и отпечаток бежево-розовой губной помады на щеке Андрея, и он долго этот отпечаток не стирал.

— И в личной жизни у меня все в порядке, — с печальной иронией продолжил Андрей. — Да ладно, не обращайте внимания. Сейчас ваш счастливчик направится к тому вон ларьку и купит три одноразовых стаканчика. Не из горла же нам мартини хлестать, правда?

— Можно и из горла, — принужденно ухмыльнулся Кирилл.

Андрей ушел. Кирилл и Ольга смотрели, как он перебегает через дорогу, подходит к ларьку, покупает стаканчики и еще что-то — ах да, сигареты. Прикуривает, рассматривает витрину, прикидывая, очевидно, что бы еще прикупить к мартини.

— Знаешь, я сейчас подумала… — нарушила молчание Ольга.

— А? — резко обернулся к ней Кирилл.

— Я тебя что, напугала?

— Да нет, просто задумался. Что ты хотела сказать?

— Просто пришло в голову, что Андрей, может быть, любит Жанну…

— Он всех любит, — усмехнулся Кирилл. — С тем же успехом можешь подумать и о себе как о предмете его нежных чувств… И о Юле Лавровой тоже…

— Да нет, ко мне он по-дружески относится… А к ней все Жанночка да Жанночка.

— Малыш и тебя Лелечкой зовет. Не замечала? Давай закончим разговор, вон он бежит. Потом поговорим, угу?

— Ладно.

Андрей вернулся с пакетом кроваво-красных греческих апельсинов и с тремя розовыми пластиковыми стаканчиками. Чудесно начатый день продолжался — только теперь эти трое думали каждый о своем.

Малыш припоминал, как глупо он однажды разоткровенничался с Жанной. Особой беды в этом не было, с ней все откровенничали. Такая уж она была. Но все равно неловко. Для чего ей было знать?

Кирилл уже не сожалел о потерянном воскресном дне, но его мысли отчего-то целиком поглотила та самая картина, которую сегодня так старательно нахваливал Андрей. Про себя он решил, что она хоть и хороша, но совершенно недоработана, и дал себе слово приняться за нее основательно, как только будет возможность, а заодно учинил анализ своему творчеству в общем и неожиданно пришел к нелестным для себя выводам…

А Ольга все не могла отделаться от воспоминаний юности, и не сказать, чтобы они были слишком уж радужными.

Катя сделала неплохой заказ — она была не дура поесть и выпить, а кроме того, хотела заранее поразить широким жестом эту дурочку. Вот она сидит, стрижет беспросветно-черными глазищами, облизывает губы. Голод-голод, как хорошо знает Катя этот молодой голод в этой только что очнувшейся от прелестей социализма стране! Не так давно она сама варила супчик в общажной кухоньке — половина луковицы, картофелина и бульонный кубик, курила дрянные сигареты «Магна» и мечтала о несвежем хот-доге! И вот теперь, смотрите: приглушенный, мягкий свет, тихая музыка, белоснежная скатерть, и ваза с живыми цветами, и мягкий вкус дорогой сигареты. Она не видела пятен на скатерти, не чувствовала запаха горелого масла с кухни, ей казалось, что она достигла высот, о которых другие могут только мечтать. И уж тем более Олечка!

— Расслабься, — вкрадчиво сказала Катя.

— Я… Я в норме, — ответила Ольга удивленно.

— Нет, — возразила Катя. — Ты вся напряжена. Не бойся, никто тебя не съест. Даже странно — как ты, при твоих внешних данных, ухитрилась сделаться такой закомплексованной.

— Ну, при каких уж там «внешних данных», — смутилась Ольга. — Я же не фотомодель…

— И хорошо, — успокоила ее Катя. — Кому нужны фотомодели? Они только и могут, что костями греметь. А такие женщины, как ты, нравятся мужчинам.

— Да? — хмыкнула Ольга.

— Да, — кивнула Катя.

Этот вечер был как чудесный сон. От сытной еды у полуголодной Ольги слегка закружилась голова, к тому же она выпила два стакана красного вина. Катя расхваливала ее на все лады, шептала о том, какая она красавица, приводила в пример массу достоинств, которых сама Оля в себе никогда не замечала…

А когда сочла, что подходящий момент настал, сменила тему разговора и вкрадчиво стала толковать о том, что молодая девушка запросто может пропасть в этом чертовом городе, что таких, как «эта шалашовка Зулька», надо гнать от себя подальше и не слушать ни в коем случае… Оля только кивала, влюбленными глазами глядя на свою новую подругу, а та все пела, что девушке нужен умный и серьезный покровитель, мужчина, друг… Иначе она пропадет.