Хочу, чтобы он снова оказался на моей кровати. Я не видела его с того дня в моей комнате, хотя его бейсболка все еще лежит у изголовья. Как она здесь оказалась, я не знаю, потому что начинаю думать, что весь наш с ним разговор был просто моим сном. Он должен быть сном. В этом нет смысла, если в одну минуту он может быть здесь, а в другую — исчезает.

Не знаю… может, мне суждено быть одной. Знаете, как говорят: «Ты сама застелила себе постель, вот теперь и спи в ней».

Привет, постель.

Что он имел в виду, когда сказал, что все зависит от меня? Если бы это зависело от меня, он все еще был бы жив.

— Ты можешь поговорить об этом, — говорит миссис Коул, выдергивая меня из моих мыслей. Она пытается заставить меня рассказать о том, что я чувствую, и я знаю, что она хочет помочь мне, но я не хочу этой помощи. Я хочу остаться одна и больше не слышать слов «мне жаль».

Нет, я не могу.

Я избегаю ее взгляда, поэтому продолжаю смотреть на свой гипс, выглядывающий из-под рукава моей толстовки.

— Поговорить о чем? — я прикидываюсь дурочкой так долго, как только могу, только чтобы избежать разговора об этом прямо сейчас. Хватит уже того, что я не могу перестать об этом думать.

Миссис Коул хмурится.

— Ты знаешь, о чем я говорю, Куинн.

Естественно, я знаю, о чем она говорит. Неужели кто-то и правда думает, что я смогу забыть о том, что произошло? Как будто могу просто притвориться и не думать о том, что сделала.

Всякий раз, глядя на себя в зеркало, я вспоминаю обо всем. Всякий раз, глядя на фотографии с ним или с моими родителями, я вспоминаю обо всем. И всякий раз, глядя на Ганнера, я вспоминаю обо всем. Это трагедии моей жизни, и, наверное, поэтому все думают, что мне нужно напоминать об этом.

— Нет, я не уверена, что понимаю. Вы говорите о моих родителях или о Чейзе?

Эта сердечность в ее глазах, я вижу ее. Ей не все равно. Ей на самом деле не все равно.

— Я знаю, что это был несчастный случай, и если тебе нужно больше времени, в конце концов, мы можем придумать что-нибудь.

Я встаю со стула и поворачиваюсь к двери, мне хочется плакать, но я сдерживаю себя.

— Я в порядке.

Как только оказываюсь в коридоре, на меня все начинают пялиться, молча ожидая моей реакции. Они наблюдают за каждым моим движением, не желая пропустить мое крушение.

Моя рука соскальзывает с двери, и позволяю ей закрыться за своей спиной. Смотрю на Мел… только вместо сочувствующего взгляда, который я получала последние несколько дней, я вижу в ее глазах боль. Произошло что-то очень плохое. Я замечаю, что все вокруг меня смотрят на свои телефоны, и я не уверена, что именно они там рассматривают, до тех пор, пока мельком не заглядываю в телефон Мел и понимаю, что там я.

Ганнер.

Я.

Та ночь.

Они знают.

Я в ужасе от того, на что они смотрят. Как это могло произойти? У кого была возможность сфотографировать это? Я знаю, что Ганнер никогда бы не сделал этого.

— Теперь все знают, что ты шлюха, — говорит Тейлор мне в спину.

Я разворачиваюсь лицом к ней и смотрю на телефон, крепко зажатый в ее руке. На нем фотография, которая была разослана всем по смс. С той ночи… четвертого августа… день рождения Мел. В желудке начинает все гореть, кипит так, будто по всему моему телу разливается кислота. Это парализует меня, нет ни малейшей возможности сдвинуться с места. Мои руки и ноги дрожат.

— Ты на самом деле думала, что никто не узнает об этом? — с каждым словом мои глаза все больше наполняются слезами. Это не из-за Тейлор, а из-за Мел, которая стоит позади нее со слезами на глазах. — Не могу поверить, что ты поступила так со своей лучшей подругой.

Я моргаю, по большей части из-за шока. Я не ожидала этого. Я полностью потеряла дар речи.

Мелинда стоит возле моего шкафчика, и я могу видеть ее через плечо Тейлор. Я наблюдаю за ней, ожидая, пока она поймет, насколько я подлая, поймет, что ее лучшая подруга уничтожила любое воспоминание о взаимоотношениях, которые у нее были. Я жду ее ненависти.

— Какого черта, Куинн? — спрашивает она достаточно громко, чтобы окружающие нас могли услышать, развернуться и уставиться на нас. — Это правда?

Я понимаю, почему это так важно для нее. В то время она встречалась с Ганнером, а через две недели они расстались. Ганнер, так же, как и я, был подавлен тем, что произошло, и не только потому, что переживал из-за Мел и не хотел причинять ей боль, но, по большей части, из-за Чейза. Чейз был лучшим другом Ганнера, и последнее, чего он когда-либо хотел, это намеренно предать его. Поэтому мы приняли решение хранить это в секрете, что, как мы думали, будет лучше для всех.

Проблема была не в том, что это произошло на вечеринке, где присутствовала половина школы, и мы понятия не имели, сколько людей могли увидеть нас вместе, а в том, что никто из нас не помнил, что именно произошло той ночью. Мы честно не знали, что тогда было.

Когда я не отвечаю, Мел качает головой.

— Я заслуживаю ответа, Куинн.

Она заслуживает ответа, да, но у меня нет ни одного для нее. Я не могу причинить ей боль.

Но я должна, и это плохо. Я не могу вздохнуть. Что мне делать? Какое-то время я просто дышу, пытаясь успокоиться, но это не помогает. В животе сворачивается паника, будто по моим венам медленно растекается яд. Нужно сглотнуть подступившую к горлу желчь, но я не могу. Мое тело застыло.

Мел делает шаг ко мне. Вот все и начинается. Мне тут же становится страшно, страх накатывает на меня, как волна на берег.

Но потом она останавливается, из ее глаз текут слезы, и она разворачивается и уходит.

Она не назвала меня сучкой и не накричала. В этом не было нужды. Достаточно ее молчания.

Я разворачиваюсь, намереваясь уйти, и замечаю Ганнера, стоящего рядом и наблюдающего за мной. Он делает шаг в сторону, и я вижу обеспокоенность в его глазах, он сожалеет.

Смешно. Мы оба на этой фотографии, но шлюха я. Я предала свою лучшую подругу. Никто не осмеливается смотреть на Ганнера с такой же ненавистью и отвращением, с какими они пялятся на меня. Так, будто они думают, что я сделала выбор, предав свою любовь, а Ганнер был просто одной из моих жертв.

Я поднимаю руку, показывая, что ему не стоит сейчас ко мне подходить. Мне хочется бежать и кричать.

Во рту так пересохло, будто я не пила несколько дней. К щекам резко приливает кровь, в груди то же самое чертово жжение. Если посмотрю вниз, то, уверена, увижу, что она вся в пятнах и покрасневшая.

Я чувствую, как меня снова накрывает воспоминаниями. Ничего не становится лучше, ничего не проходит. Я навсегда застряла в той ночи — на том повороте, в том тумане. Я все молюсь и молюсь, и когда это не помогает, когда ничего не меняется, мне становится противно от самой себя. Так бесит, что каждая моя мысль — мрак и наваждение. Я хочу, чтобы все это закончилось. Обида, боль, злость и вся моя жизнь, потому что, как только я начинаю нервничать, это сразу приводит к воспоминаниям о той ночи, когда умер Чейз. Несколько месяцев назад, еще до его смерти, я медленно отгородила себя ото всех, и сейчас я по-настоящему одна, и это самое подавляющее чувство, которое я могу себе представить.

Наконец, я беру себя в руки и сдерживаю слезы, пока угрызения совести от того, что я сделала, не загонят меня в такое место, из которого я не смогу выбраться. Я больше не могу бороться с этим, и не хочу. Это слишком тяжело.

Я облажалась во всем… Чейз, мои родители, Мел… моя жизнь.

И вот так просто меня осеняет. Это единственный правильный выход от последствий сделанного мной неправильного выбора.

И сразу же я больше не боюсь одиночества, потому что понимаю, что это единственная возможность все исправить.

Я не боюсь своего разбитого сердца.

Это единственная возможность унять боль и вернуть себе немного покоя.

С этими мыслями я разворачиваюсь и через входные двери выбегаю наружу, вперед, по направлению к пляжу.