— Можешь назвать мне свое полное имя?

Я моргаю, снова моргаю, но он ждет. Он получил ответ, который я дать ему не могу.

Не могу, потому что это причиняет сильную боль.

Они говорят возле меня, со мной, обо мне, и все это время картинки и звуки обрушиваются на меня, не четкие, но устрашающие. Мой желудок сжимается, боль ощущается везде, а легкие жжет от каждого вдоха.

Я умираю?

Глупо об этом думать, но я знаю ответ. Я умираю. Возможно, это случится с минуты на минуту.

Я лежу на асфальте, меня окружают люди, и я умираю. Воздух разрезает резкий гудящий звук — думаю, это вертолет. Порывы ветра бьют меня по лицу, и я отчаянно пытаюсь сконцентрироваться. Если я умру, то, как бы сильно это ни ранило, я хочу еще хотя бы раз увидеть ее лицо.

Я чувствую ее руки и знаю, что это последний раз, когда я вижу ее. Я чувствую это глубоко внутри, как дыхание в своих легких. Я пока еще не могу уйти… не могу уйти, не сказав Куинн, что люблю ее. Ей нужно услышать это снова, в последний раз. Я хочу, чтобы это были последние слова, которые я скажу ей — чтобы она знала, что была в моих мыслях в последние минуты моей жизни.

Я пытаюсь пошевелиться и ощущаю то место, где она прикасается ко мне. Это единственное прикосновение, на которое я реагирую.

— Я… л-л-люблю-юю… т-т-тебя, — я борюсь со своим телом, заставляя его выговорить эти слова.

Почему я не могу выговорить слова правильно?

— Я знаю, — говорит она, целуя мое лицо, ее тепло обжигает меня. Хоть мне и доставляют боль ее прикосновения, я позволяю ей это, потому что нуждаюсь в них. — Я знаю, что ты любишь меня. Пожалуйста, держись. Я приеду к тебе так быстро, как только смогу.

Она умоляет меня, и я хочу попросить ее о том же, сказать ей, что буду в порядке, но что-то внутри меня говорит мне об обратном.

Боже, ее голос. Это мука — слышать в нем боль. Я могу справиться с физической болью, но не могу вынести, когда больно Куинн. Нет, я бы лучше умер, чем причинил ей боль. Хотел бы я… хотел бы я поговорить с ней раньше, сделать первый шаг еще несколько месяцев назад.

Для меня это не было концом.

Я не могу пошевелить рукой, поэтому снова пытаюсь говорить, но ничего не выходит.

Я сдаюсь, в этом нет никакого смысла.

В вертолете кто-то говорит мне, что они отправят меня в Харборвью (Примеч. Харборвью — медицинский центр в Сиэтле, Вашингтон), потому что больница Грейс Харбор Коммьюнити (Примеч. Грейс Харбор Коммьюнити — больница в Абердине, Вашингтон) не принимает пациентов с такими травмами, как у меня.

Мы летим, как мне кажется, очень долгое время.

Я не понимаю, что вижу, но мой мозг заполняют воспоминания о Куинн, рассеивая мое полуобморочное состояние. Только о ней я и могу думать.

Я снова прихожу в сознание, пытаюсь пошевелиться. Я не знаю, где нахожусь, но в этот раз боль поражает меня в самое сердце, сердцебиение быстро пульсирует в ушах и даже глазах. Я кричу, но не издаю ни звука.

Ничего.

Ни движения.

Ни звука.

— Принесите мне три единицы крови! — кричит кто-то, и, думаю, меня куда-то везут, а затем врываются в комнату с ослепительно-ярким светом. Возможно, сейчас я на носилках.

— Что с ним произошло?

— Мужчина семнадцати лет… автомобильная авария… травма головы от удара тупым предметом… открытый перелом черепа и возможный перелом позвоночника.

Этот разговор ведется около меня, пока я борюсь с собой, чтобы оставаться в сознании. В течение, как мне кажется, долгого времени, я то теряю сознание, то снова прихожу в себя, мои мысли размыты, все тело мучительно болит.

В какой-то момент я начинаю вырываться из ремней, которыми связан — мне нужна Куинн. Мне нужно, чтобы она была рядом.

Все мое тело невыносимо болит… голова, живот, грудная клетка, в течение, как мне кажется, часов, дней, когда на самом деле, возможно, проходят минуты, секунды… а потом я не чувствую больше ничего. Боль полностью проходит, будто ее вообще не было.

И я понимаю, что произошло.

Они опоздали. Уже слишком поздно для меня. Я знаю, что они не могут спасти меня. Я чувствую это.

Я ускользаю.

Я слишком хорошо понимаю это.

Сейчас я все понимаю — голоса, которые мне незнакомы, делают что-то со мной. Пока я пытаюсь сфокусироваться на них, распознать, откуда они исходят, они исчезают. Я чувствую, как ухожу.

Не знаю, сколько прошло времени с момента, как я отключился.

Я вижу своего отца в море. Он пытается плыть, борется с тем, чтобы держаться на плаву, но обрушивающиеся на него бешеные волны продолжают накрывать его с головой. Это событие — лишь мираж в моей голове, ничего определенного, все очень нечеткое. Я вижу яркий свет, со свистом проносящиеся рядом со мной волны. Они окружают меня, потом становятся черными, угасают от воспоминаний о том, где я нахожусь, где я был.

Мне больно. Это самая сильная боль, которую я когда-либо ощущал. Она распространяется по всему моему телу, поглощает все эмоции, которые есть во мне. Боль, будто от удара ножом, или, может, это шум в моих ушах. Он громкий, звенящий, причиняющий резкую боль, хотя я не уверен, откуда именно он исходит.

В моих ушах стоит громкий звон, но я не могу сказать, звенит он в моей голове или нет. Опять-таки, я вообще не уверен, откуда именно он исходит.

Я хочу, чтобы он прекратился. Хочу сбежать прочь от звуков и боли, но не могу.

Эти мучения кажутся бесконечными.

Я никогда не видел подобного прежде. Насыщенные, яркие цвета, которые не увидеть человеческим глазом, смешаны с более тусклыми, а потом все становится размытым и белым, и затем меняется. Свечение перемешивается с картинками из прошлого, но я не могу сфокусироваться ни на одной из них, чтобы понять, о чем они.

Я не могу думать, нет, мысли причиняют боль.

Мне хочется сломаться, как будто быть разбитым на кусочки намного легче, чем ощущать все это, будучи цельным.

Чтобы получить хоть какое-то облегчение, я пытаюсь сделать вдох, только мои легкие не расширяются, дыхание кажется принудительным.

А затем приходит облегчение, и, одновременно с ним, и конец боли.

Куинн

Я сижу на краю больничной кровати, мои джинсы уже высохли от дождя, который намочил меня с головы до ног, но они покрыты доказательством того, что произошло. Я перепачкана кровью, ее пятна на моей футболке и джинсах. После пережитого шока моя кожа совершенно бледная.

Я пребываю в шоке.

Когда Чейз улетал на вертолете в Сиэтл в больницу Харборвью, мои травмы не были такими опасными для жизни, как у него. Они отвезли меня в больницу Грейс Харбор Коммьюнити в Абердине, и прошло еще два часа, прежде чем они освободили меня от расспросов полицейских, будто я преступница.

На мой взгляд — в данный момент — я таковой и являюсь. По большей части, я снова чувствую себя потерянным ребенком, одиннадцатилетней девочкой, не понимающей, что не так с моими родителями. Только в этот раз я была за рулем.

Я врезалась в Чейза на своей машине, и к этому моменту он мог уже умереть.

Мог умереть.

Возможно, он уже умер.

Нет… он не может.

И эти парни, двое мужчин, одетые в синюю униформу, с планшетами в руках, хотят знать, что произошло, будто это просто история, которую я могу вспомнить по первому требованию. Я не хочу помнить об этом.

— Я не была пьяна, я клянусь! — говорю я им снова и снова, пока сижу в лобби с наложенной шиной и рецептом на болеутоляющие. — Я даже не могу вам сказать, что точно произошло. Я не знаю… Шел проливной дождь и было туманно… а его фары… они так ярко светили.

Несмотря на мой ответ и то, что я сдала кровь на анализ, чтобы они смогли проверить ее на что-то, под чем, как они подразумевают, я могла быть, я хочу кричать им, сказать, что это шок заставил меня действовать таким образом.