- О-о, с-спасиб-бо, - прошептал он, улыбнувшись. - А г-где в-ваш-ши х-хоз-зяева?

Та, что лежала рядом, встала и пошла к Виктору, обнюхала его и уселась около его головы.

- Пришел, - тут же воскликнул приподнявшийся Муравьев. - Вот не ожидал, а. Какой молодец! - и, полуобернувшись к Михаилу, сказал, - я тебе говорил о волчьей пасти, это она у него, собака-волк. О-о, да здесь и второй пришел! Ну, и прекрасно. Если останутся, то зимой хорошо поохочусь. Серого зовут Амп, это обозначает собака, а тот что черный - Вой, по их зверь. Вой злой, с характером, Яшка предупредил, Амп - послушный. Но с руки еду им не давай, могут и ее оторвать. Понятно?

- Тэк, они ж-же н-не наш-ши, в-вернутся, - громко сказал Степнов.

- А их ханты с собой не взяли, мы так договорились, что, не слышал? Их мать летом погибла, медведь задрал вместе с выводком, эти только живыми остались. Их Тишкины собаки не приняли, вот, он, как договаривались, и отдал их мне. Я когда уходил, погладил их, поговорил с ними и оставил тряпку. То есть, у них был выбор, остаться со старыми хозяевами или выбрать новых. Выбор сделали, как видишь. Мы уже от того поселения километрах в тридцати. И еще идти нам километров с пятнадцать. А ханты на днях уйдут дальше. Стадо их пришло к болоту, нужно его назад, в лес вернуть, поздно нынче придет зима. Сыны Тишки с Яшкой боятся, что дикарь вот-вот туда придет.

- К-кто?

- Да, дикий олень. А они, как гон начнется, за собой могут и всех их важенок увести. А это для оленеводов - беда. Все их труды за десять лет могут насмарку пойти. А у Тишки с Яшкой задача - весной отобрать у дикого стада еще десятка три-четыре важенок, чтобы они отелились, да, нужно приучить их с телятами жить в своем стаде. Летом оно пасется, как я тебе уже говорил, в лесу. Пасут их сыновья Тишки и Яшки. Они вот-вот приведут сюда стадо, перед началом гона. А он у них с октября по ноябрь.

- И-интерес-сно.

- Мне тоже интересно было бы посмотреть, как они с этим управляются. Но у меня все же свои интересы, не тот возраст, чтобы с ними по всей тайге бегать.

- Та т-ты и гов-воришь, - усмехнулся Михаил.

- А ты, что же думал? Я за соболем буду ходить в день по десять-пятнадцать километров, а это не на месте сидеть. Если сравнить с жизнью оленеводов, то это, именно, так. Они сорвались и пошли за стадом, то в Березовский район, то в Октябрьский, то в Советский. Это, по сравнению с Европой, все равно, что с юга Франции на север Германии сходить, с Испании - в Польшу, только не по дорогам, а по тайге, да болотам. И живут они в чумах, которые с собою возят на санях. Нет, Мишенька, уж лучше я здесь в своем хозяйстве поживу, чем бегать с ними по всему свету. Устану, в город вернусь, на печку залезу, отдохну. Там устану, сюда вернусь. Я уже к этому привык. Отсюда до Снеженска километров сорок-сорок пять. Недалеко.

А у Рыскиных дом везде. Эти избы не их, кстати, геологи оставили. Те лет пятнадцать назад разыскивали здесь нефть, может, золото. Вот, ханты в начале лета сюда со стадами своими и приходят, огород посадят и уходят в южные малиновские и пелымские угодья. А потом, в начале сентября, сюда возвращаются и ждут заморозков, чтобы, с первыми морозами пойти через болота к Сосьве, а потом, в январе идут на Север в сторону Игрима и Казыма. А с последними морозами через болота Пунги сюда возвращаются. Иначе будет поздно. Между Пунгой и Узюмом болото еще молодое, слой торфа провальный, узкий, метра два шириной. Говорят, что под ним озеро огромное, оставшийся залив от древнего моря, и в нем жили древние акулы.

Мишенька, ты слышал об этом? - Виктор не отрывал глаз от Степнова.

- Н-нет, - замахал тот головой.

- Может, и сейчас живут. Слой торфа здесь метра два-три, а глубина болота не измерена. Геологи говорили, оно очень глубокое, метров двадцать - пятьдесят вначале, а дальше еще глубже - метров под двести.

Слушая Виктора, Михаил улыбался про себя его байкам. Ну, как же акула может жить под торфом, это все равно, что под землей. Нет, о таком он не слышал, а Муравьев, видно, хороший сочинитель. То про Унху ему выдумывает, то о мифическом диком человеке-медведе, то о Свалове, который за ним охотится. Свалов мог бы с Михаилом и в Снеженской больнице спокойненько, без труда, разобраться, если бы этого захотел, или еще где-нибудь в городе, например, сбив его машиной, или, пырнув ножиком. И все не своими руками. А, так, по-муравьевски получается, что Свалову теперь нужно гнаться за ожившим обидевшим его журналистом в тайгу, через болота. Прямо американский вестерн получается, индейцев еще только не хватает.

Амп поднялся на задние лапы и внимательно всматривался куда-то, оголив зубы.

- Фу! - скомандовал ему Виктор.

Пес даже мордой не повел на Муравьева и продолжал всматриваться в кустарник.

- Фу, Амп! - громко повторил свою команду Виктор.

Пес, посмотрев на него, вильнул хвостом и уселся на задние лапы.

- Молодец, Амп. Придем в избу, там и покажешь, что умеешь, - сказал ему Муравьев, и, показав рукой Михаилу, что пора собираться, поднял с земли свою куртку и начал ее отряхивать от веток.

- 2 -

Шли быстро. Создавалось такое впечатление, что Виктор торопился. Зачем? Пятнадцать километров до его избы - три часа ходьбы, а сейчас, судя по солнцу, еще и девяти утра нет. Значит, к обеду торопится в нее добраться. Да, год назад с двенадцати до часу не только у Михаила, а у всего города был обеденный перерыв, и к этому времени у всех появлялось желание поесть или поспать, или побежать по магазинам. В больнице в это время медсестра приносила ему суп, кашу, котлету, компот. А здесь, за месяц жизни в лесу, он забыл эти чувства.

Да, да. Наверное, потому, что он, Степнов, не носит с собою часов. А, может, потому, что еще сыт. В лесу он занят совсем другими мыслями: то от кого-то бежит, то идет куда-то, то занимается заготовкой еды. Да, да, заготовкой еды, которую они употребляют с Виктором перед сном, а после завтрака, который больше напоминает доедание оставшегося ужина, продолжают идти, до вечера случаются лишь перекусы. А это, может быть, всего лишь несколько горстей ягод, кедровых орехов, сухого вяленного щучьего мяса. Что еще забыл? Да, больше, вроде, ничего не забыл. Здесь негде взять и поесть того, к чему привык в городе: хлеба, колбасы, масла, сыра, молока.

И, навряд ли, Виктор идет так быстро к избе потому, что хочет дома пообедать. Нет, нет, просто он уже устал от этого длинного перехода и хочет прийти в свой зимний дом и расслабиться в нем. А, что такое дом? Это - покой, это - привычный ход событий: ночью отдых, утром охота, рыбалка, заготовка мяса и пушнины, вечером - ужин и отдых до утра. А на следующий день все повторяется.

Если так все будет происходить изо дня в день, то жизнь свою можно спланировать хоть на сто лет. К примеру, завтра нужно напрячься и добыть много мяса, потом заготовить дров, потом - устроить себе выходной, занимаясь выделкой шкур, изготовления мебели, одежды, утеплением дома или просто беззаботно смотреть в окно, если оно в избе есть, или в небо. Потом нужно снова добыть мяса, заготовить дрова...

После второй сопки вышли на ровное плато. Лес здесь был мокрый, мох - зеленый, хорошо, мелкий, ноги в нем не вязнут, и земля под ним твердая. Шаг легкий, мышцы ног не устают, и не задыхаешься.

- Лет через пять так легко здесь уже не пройдешь, - словно читая мысли Михаила, обернулся к нему Виктор. - Это - мох сфагнум, он потихонечку все поглощает. Он, как губка, выдавливает и выдавливает из себя влагу, которую берет из растений, корней, земли. Делает землю мягкой, мокрой, вязкой и превращает ее в трясину. Ладно, догоняй.

Через минут двадцать этот мох закончился. Что его остановило? Скорее всего, ничего. Если слушать Виктора, то этот мох недавно "пришел" сюда, и, как Батый с ордой захватывает новые земли. А, может, песок его остановил? В него сколько ни лей воды, она вся просочится и уйдет в землю. Скорее всего, так и есть, а песок любит ягель. Здесь все покрыто его белым ковром. От него и в лесу светлее, и птичьих голосов больше.